Остров Забвения

[Миркес]

Вот, на днях перерыл свое творчество за много лет и вдруг подумал, что нижеприведенный рассказ вполне подходит (по тематике и по духу) для этого раздела. Фактически, это Dark Romantic, хотя и задумывалось, как фантастика.

 

***

 

ОСТРОВ ЗАБВЕНИЯ.

 

Мой мотоцикл рассекал вечерний воздух, унося меня по пустынному шоссе прочь

от шумных городов, от моих знакомых и родных, от работы - от всей моей

прошлой жизни. От кладбища. От того камня, на котором было написано ее имя.

 

Мог ли я рассчитывать, что мотоцикл увезет меня и от той тьмы, что свинцовым

шаром тянула к земле мою душу ? Мог ли я надеяться, что огромная тень

отчаяния не угонится за мной, отстанет и даст наконец свободу моему

измученному сердцу ? Нет, я не питал подобных иллюзий. От себя не скроешься,

по крайней мере, не на мотоцикле. Для такого бегства нужен другой транспорт:

подойдет пистолет, веревка или таблетки. Может быть, я и сделаю пересадку на

новое средство передвижения, может быть это произойдет даже завтра, но пока

я сидел в седле мотоцикла.

 

Я не чувствовал себя слабым человеком. Обвинить в нестойкости можно того,

кто сдался без боя, сразу - под первым ударом. Я же боролся год. Целых

триста шестьдесят пять дней и еще месяц минули с того проклятого дня, когда

она покинула этот мир. Это достаточный срок. Достаточный для того, чтобы

задаться вопросом: ради чего ? Ради чего я должен нести груз горя и отчаяния,

безо всякой надежды что-то изменить, потому что есть только одна дверь,

уход за которую необратим. Вы сами знаете, что это за дверь. И именно за ней

от меня скрылась Она.

 

И когда я понял, что силы мои на исходе и выхода нет, я сел на мотоцикл и

погнал его прочь в робкой надежде отыскать где-то на шоссе ответ на вопрос:

зачем продолжать эту пытку жизнью ? Иначе говоря, я отправился в путь за

причиной не шагнуть за проклятую дверь.

 

На третий день странствия подошли к концу карманные деньги, но я так и не

решил, что буду делать дальше. Было шесть часов вечера.

 

Она стояла на обочине, вытянув вперед руку с отставленным большим пальцем -

международный жест, понятный каждому. Высокая, в черной кожанке, джинсах и

такой же черной широкополой шляпе. Она показалась мне странствующей рокершей

или хиппи, или еще кем-то в этом же роде. Я решил подбросить ее, сам толком

не знаю почему - возможно, из-за того, что всегда испытывал симпатию к людям

такого сорта.

 

Она уселась молча и на мой вопрос, куда едем, спросила: куда же еду я ?

Я честно ответил, что никуда, и она заявила, что едет туда же. Я пожал

плечами и покатил дальше. Уж если мне было совершенно все равно, что случится

со мной завтра, то на странности попутчицы я тем более не обращал внимания.

По тому, как уверенно она держалась в седле, крепко обхватив меня, я понял,

что беспокоится за нее не стоит. Она молчала, и я быстро забыл о ее

сущетвовании за мой спиной.

 

Мои мысли потекли по обычному для последних недель направлению, и, словно

в ответ на них, впереди - еще очень далеко - показался тяжелый длинный

фургон. Мои мысли завертелись с утроенной скоростью. И если раньше я просто

абстрактно рассуждал о том, что в принципе могу это сделать, то теперь это

была готовность к конкретному действию. Я уже увидел, как мой легкий мотоцикл

врезается в могучую грудь огромного фургона: стопроцентная и мгновенная

смерть. Моя скорость плюс его масса... тут сомневаться не приходилось.

Фары машины-монстра светились манящим светом, приковывая к себе и заставляя

разум молчать.

 

Вдруг я вспомнил о моей попутчице.

 

Я притормозил и тихо сказал ей, не оборачиваясь:

- Слезай.

Она не ответила, и тогда я обернулся. Она медленно сняла свои темные очки

и посмотрела на меня. Ее глаза оказались большими и черными, словно бездонными.

Она устремила их пронизывающий взор в самый центр моего сознания, заглянула

мне в душу, неотрывно глядя в мои зрачки. Я немного оторопел от такого ее

взгляда, и на секунду отвлекся от мыслей о предстоящем самоубийстве.

Я тоже начал изучать ее глаза, так прошло какое-то время. Наконец я вспомнил

о фургоне и быстро обернулся, чтобы посмотреть, где он. Как оказалось,

прошло всего несколько секунд, потому что он был практически там же, медленно

спускаясь с холма.

 

Я снова обернулся к ней, и почувствовал, что что-то происходит между нами.

- Ты тоже ищешь? - спросил я.

Она молча кивнула, а затем отпустила меня, опустив очки.

- Вперед, - сказала она, и ее голос заставил меня послушаться. Какое мне

в конце концов дело до нее, если она хочет покончить с собой - это ее право.

Мы помчались вперед. Фургон стремительно приближался, я вел мотоцикл по

обочине на предельной скорости, рассчитывая точно в нужный момент вывернуть

руль и врезаться. Тот парень, что сидел в приближавшейся огромной кабине даже

вздрогнуть не успеет. Момент подошел, и в этот миг ее рука легла мне на плечо.

- Я ищу не этого, - произнесла она.

Всего несколько слов, сказанных внятно, но тихо и бесцветно, как просьба

передать сигарету. Но они вывели меня на пару секунд из решимости, и мы

проскочили мимо фургона. Там сидел здоровый бородач с банкой "Колы", и я

подумал, что он и не подозревает, какое событие его только что миновало.

 

- Едем дальше, - скомандовала она, и я вновь безоговорочно подчинился

ее стальному голосу. Было в ней что-то особенное, чего я пока не мог понять,

поскольку после неудачной попытки чувствовал подлинное опустошение. Тогда

мне можно было приказать все что угодно, и я бы исполнил. Безусловно, я

находился в настоящем и глубоком шоке.

 

Мы ехали долго, практически всю ночь. Уже на рассвете, она попросила меня

свернуть на узкую дорожку, затем мы продрались сквозь лес, пересекли пару

оврагов, ручьев, и наконец остановились перед заболоченным лугом, переходящим

в чистую водную гладь. Я сверился с картой и убедился, что перед нами большое

озеро.

- Брось мотоцикл, дальше с ним не пройти, - она соскочила на землю.

- Куда мы идем?

- Там есть остров, на нем домик. Я иду туда.

- Ты же сказала, что едешь "никуда".

- Я встретила тебя, и передумала.

Мы пересекли луг, прыгая по кочкам, причем она показывала мне дорогу.

В кустарнике нашлась лодочка, и на ней мы приплыли к острову.

 

Тут я заволновался:

- Но мой мотоцикл?! Как я вернусь, на чем я поеду дальше?

- Куда? Куда ты намерен поехать дальше?

- Не знаю...

- Но если тебе все равно, то почему бы не передумать, как это сделала я ?

Я объяснил ей, что если она рассчитывает найти во мне мужское общество, то

она здорово ошиблась - я не в том состоянии, и мне вообще ничего не хочется.

И снова она ответила той самой фразой, которая остановила меня на ночном

шоссе:

- Я ищу не этого.

- Чего же ты ищешь?

Она не ответила, и повела меня в дом.

 

Это был хороший дом, мне он понравился. Было в нем что-то мрачное и дикое,

но зато он выглядел прочным и теплым, хоть и был деревянным. Двухэтажный,

с пристройкой-сараем, на чердаке места много, но нет ни веранды, ни террасы.

Дерево почернело и казалось промокшим. Мы вошли в дом, и он поразил меня

тем, что все как будто только и ожидало того, что кто-нибудь войдет сюда.

- Чей это дом?

- Наш, - коротко ответила она, так уверенно, как будто я уже дал свое

согласие жить в нем.

Она показала мне мою спальню, провела по всему дому, кроме двух комнат,

про которые она сказала, что они будут исключительно ее. Я спокойно согласился.

Она запретила мне даже заглядывать в них.

 

Наблюдая за ней, анализируя происшедшее, я пришел к выводу, что она - либо

террористка, либо связана с криминальными структурами, причем силовыми.

Во всех ее движениях угадывалась атлетичность, скрытая сила: она ходила по

дому бесшумно, как крадущаяся пантера, уверенно и пружинисто. В ее взгляде

сквозила властность и уверенность в себе. Голос отдавал металлом, был

бесстрастным и очень подходил для того, чтобы объявить очередной жертве

о ее приговоре за секунду до того, как палец надавит на спусковой крючок.

Ее глаза были глазами снайпера, и движения были точны и выверены, как

движения снайпера.

 

Для чего ей мог понадобиться я? Что ж, это легко понять. Она встретила парня,

который мысленно простился со всем на свете, которому уже все "по барабану" -

идеальный человек, чтобы сделать из него боевика. Или камикадзе. Если

честно, мне было глубоко наплевать, зачем я ей понадобился. Это не имело

значения.

 

Но что немного удивляло меня, что казалось мне не вписывающимся в нарисованную

мной картину - это взгляд, которым она одарила меня там, на шоссе, когда

я сказал ей: "Слезай". Тогда она взглянула на меня из-под очков, и мне

теперь казалось, что в ее глазах мелькнуло выражение отчаянной мольбы, или

может быть - надежды ?

 

Вечером мы сидели за столом, и она накормила меня вполне недурным ужином -

впрочем, после моей жизни за последние месяцы я просто отвык от нормальной

еды. Затем она достала карты и мы сыграли. Это была необычная колода: из

семидесяти восьми карт, предназначенных для гадания, а не для игры. Они

называются Тарот. Но мы играли ими, как самыми обычными.

 

Наконец я спросил ее:

- Как тебя зовут?

- Назови меня сам.

Моя рука с картами застыла в воздухе, потому что я чуть было не назвал ей

имя. То самое имя, из-за которого я вычеркнул себя из списка живых людей.

- Другое имя, пожалуйста, - вкрадчиво попросила она, кладя свою руку поверх

моей.

Меня подбросило: - Откуда ты знаешь..?

И тут она впервые за все время нашего знакомства улыбнулась, даже

расхохоталась.

- Ведь у тебя все на лице написано! Ну что, она бросила тебя, да?

Ушла к другому, кто побогаче?

- Она умерла, - признался я.

Она перестала смеяться, но улыбка осталась на ее лице.

- И все-таки, назови меня как-нибудь, но красиво.

Женские имена вихрем закружились у меня в голове, и я выпалил то, что

случайно подвернулось:

- Шерил!

Она не огорчилась и не обрадовалась, только кивнула и ответила мне:

- Ульрих.

 

Так я стал Ульрихом. Остров был средних размеров, но кроме дома на нем

помещались фруктовый сад, огород и кукурузное поле. Я понял, что тут двое

людей смогут прожить сколь угодно долго, не покидая острова. Я быстро

освоился с рыболовной снастью и теперь по нашему желанию на столе появлялись

рыбные блюда.

 

Шерил хорошо готовила. Точно так же, как и вела все домашнее хозяйство: почти

ни к чему не прикасаясь, не тратя время на долгие и занудные уборки и

ремонты, она тем не менее ухитрялась поддерживать в доме чистоту и порядок.

Каждое утро я одевался в чистое белье, садился за помытый стол и мы завтракали,

после чего она буквально пару минут тратила на то, чтобы вымыть посуду, но

все тарелки ставились на свои полки ослепительно чистыми.

 

Нельзя сказать, что мне не нравилась эта жизнь. Несмотря на то, что хозяйка

легко справлялась со всеми делами и, видимо, привыкла жить тут в одиночестве,

она находила поручения и для меня, поэтому первая половина дня была занята

у меня работой. А после обеда я обычно бездельничал на берегу. Мне нравилось

уходить туда и чувствовать свое одиночество, проникаться жалостью к себе.

Постепенно, в такие часы у меня начали рождаться в голове сюжеты повестей.

Я долго носил их в себе, но как-то не удержался и рассказал об этом Шерил.

- Да, ты вполне можешь записать их, - согласилась она, и по ее голосу я

понял, что она давно в курсе.

- Ты что - следишь за мной ?! - взорвался я.

- На крохотном островке? - она насмешливо приподняла брови. - Ты удивительный

человек, Ульрих. Я, например, не умею так сильно ничего не замечать вокруг,

как ты.

 

На следующий день мы безмолвно помирились. Я уже потерял счет дням, но погода

оставалась теплой. Мои сюжеты плодились и становились все интереснее. Но их

отличала мрачность, катастрофичность. Я рисовал картины крушения мира,

космического вторжения и тому подобное.

 

Однажды она сказала мне, что я пытаюсь излить свою депрессию в этих сюжетах,

но у меня так ничего и не получится, пока я буду рисовать такие нереальные

картины.

- Перенеси катастрофу на другой - более осязаемый масштаб. Комета,

уничтожающая многомиллионный город не произведет того впечатления, которое

останется от гибели всего одного человека, но конкретного. Пусть это будет

реальной ситуацией, какие случаются сплошь и рядом. Например, пожар, или

автокатастрофа.

 

Я выслушал ее и кивнул, хотя в душе не согласился. Как может автокатастрофа

сравниться с глобальным землетрясением ??? Но все же сделал попытку написать

то, о чем говорила Шерил. И она оказалась права. Смерть реально обрисованного

героя действительно оказалась намного "вкуснее", чем гибель безликой массы.

Время полетело незаметно, и я закончил новую повесть. В ней я описал

долгий и мучительный путь к концу человека, больного неизлечимой болезнью.

Когда я закончил и перечитал, меня вдруг охватило сомнение: так ли уж

замечателен этот рассказ ? За столом Шерил смотрела на меня как-то

поособенному, и я не смог молчать долго и признался, что закончил писать.

- Как я советовала?

- Да.

В ее глазах заиграл огонек, что случалось крайне редко... да никогда

еще не случалось. И я не устоял, поднялся наверх, взял тетрадь и передал

ей. Она тут же ухватилась за нее, пробежала глазами первую страницу

и что-то чиркнула на ней карандашом. А затем, не говоря ни слова, отправилась

к себе - в одну из тех комнат, куда доступ мне был закрыт. Она вышла оттуда

через несколько часов, хотя прочитать можно было всего за сорок минут.

Она торжественно спустилась ко мне ( я валялся на солнцепеке в траве около

крыльца ), и в глазах ее горел уже не огонек, а настоящий пожар. Шерил

опустилась рядом со мной, схватила меня за плечи и прошептала мне прямо

в лицо:

- Пиши еще! Это... потрясающе.

Я ясно видел, что в ней поет подлинное безумие. Никак иначе назвать ее

состояние в тот момент я не мог. Моя короткая повесть произвела на Шерил

такое же впечатление, как бутылка холодного лимонада на умирающего в пустыне.

Во мне шевельнулось какое-то воспоминание и я спросил:

- Это то, что ты ищешь?

Ее руки сжали мои плечи еще сильнее, это и впрямь была неженская сила.

- Да. Кажется да, - ответила она. - Ты напишешь для меня еще?

Я нашел в себе немного юмора и ответил:

- Да. Кажется да.

И вдруг совершенно искренне я произнес, загипнотизированный ее глазами:

- Я напишу для тебя столько, сколько ты захочешь.

Она поцеловала меня, а затем отпустила и ушла в дом.

 

Я писал увлеченно и быстро. Мне всегда удавалось складно говорить, облекать

свои мысли и чувства в понятную другим форму, и потому довольно скоро я

научился писать неплохим стилем. Иногда, перечитывая свои творения, я

думал, что мои рассказы вполне могли быть напечатаны в журналах, где

могли найти себе место подобные произведения - наполненные тоской и смертью.

Но, мне не нужны были читатели - вполне хватало Шерил. Она стала фанатичной

поклонницей моего таланта, проглатывала рассказ за рассказом и просила новых.

Пока я творил, она не мешала и не поторапливала, осторожно мелькая по дому или

в саду.

 

Как ни удивительно, но наши отношения замерли на начальной точке, оставаясь

такими же, какими они были в тот день, когда я впервые вошел в ее дом.

И только с появлением этих жутких рассказов, все изменилось. Шерил теперь

смотрела на меня с радостью , да-да, именно это чувство ловил я в ее

мимолетнных взглядах. Казалось, она была понастоящему довольна тем, что не

ошиблась во мне.

 

Что касается меня, то я попрежнему не мог выплыть из омута грусти и

отрешенности, но боль притупилась и стала чем-то вроде привычки. И исподволь

во мне зрело нечто новое: я стал всерьез воспринимать мои произведения.

Трагические сюжеты затягивали меня внутрь, и я получал странное неизъяснимое

наслаждение, становясь творцом и свидетелем очередной драмы со смертельным

финалом. Конечно, можно было обойтись и без летального исхода в конце,

но таково было требование Шерил. Я понимал, что это не вполне нормально

с ее стороны, но не тяготился этим обстоятельством. Скорее наоборот, я

чувствовал определенную симпатию к ней, которая, как и я, была немного

не в себе и страдала от своего "бзика". Наверное, у нее были причины,

чтобы любить именно такие финалы, может быть, ее кто-то жестоко обидел

в раннем детстве. Да, именно так скорее всего и случилось. Ведь она никогда

не вспоминала своего детства, как будто у нее не было родителей. Что ж, я сам

должен был показаться постороннему человеку несчастным больным, зациклившимся

на своем горе, так что не мне было упрекать Шерил в ненормальности.

 

Мои рассказы Шерил всегда читала в своих двух комнатах и я никогда не

допускался к этому священнодействию. Иногда любопытство подстегивало

меня, но всякий раз я сталкивался с таким ее взглядом, который тотчас

же выметал подобные мысли из моей головы. Рукописи оставались у нее, а

когда я просил вернуть их мне, Шерил возвращала, но без первой страницы.

Обычно через пару дней я вновь отдавал рукопись ей, и тогда она ласково

благодарила меня.

 

Мысль о том, чтобы покинуть остров, ни разу не посетила меня. Более того,

постепенно и все остальные мысли как-то улетучились , и осталось только

стремление писать эту бесконечню серию смертельных историй . Совершенно

очевидно , что для Шерил существовало другое и тоже единственное желание:

читать их.

 

Это случилось в ноябре . Мы сидели за столиком и в тихой задумчивости

перебрасывались картами , как это уже вошло у нас в привычку. Я вдруг

поймал себя на мысли , что уже точно не совершу того, о чем постоянно

думал , покидая мир людей на мотоцикле. Я подумал об этом как-то удивительно

спокойно , даже отрешенно , но не смог не остановиться на этом открытии.

Шерил заметила мое замешательство и как всегда спокойно поинтересовалась,

в чем причина.

- Я хочу понять, что со мной произошло.

- Наверное, ты нашел то, что искал: причину остаться в живых. Теперь

ты живешь для того, чтобы писать мне свои истории.

- А ты? Ты нашла то, что искала?

- Безусловно.

На этот раз я не успокоился и пошел дальше:

- Шер, но я хочу знать. Что же ты искала? И кто ты такая?

Она положила карты на стол и внимательно посмотрела на меня. Затем

произнесла:

- Вначале ты, Ульрих. Скажи мне ее имя. Имя той, из-за которой ты

тогда так желал встречи с фургоном на шоссе.

Несколько месяцев назад я бы не смог выполнить ее просьбу, но теперь

абсолютно спокойным ровным голосом я ответил:

- Ее звали Элеонора. Родители часто обращались к ней Линор, а я дал

ей имя Леа - медовый луг (*).

 

Шерил откинулась на спинку, долго молча изучала мое лицо, а затем

встала и на минуту скрылась в своей комнате. Она вышла оттуда, держа в руках

пачку листов - то были первые страницы моих рукописей. Все так же молча,

Шерил положила их на стол передо мной. На каждой странице ее рукой были

написаны чьи-то имя и фамилия.

- Что это? - не понял я.

- Это имена твоих героев. Тех, которые гибнут в последней главе.

- Но я же даю им в рассказе свои имена.

- А я их переделываю.

Шерил вдруг смела все листки со стола на пол и наклонилась через стол ко

мне, зажав в руке колоду карт.

- Ведь ты искал меня, Ульрих. И нашел.

Карта выпала из колоды и упала передо мной картинкой вверх: "Смерть".

Испугался ли я? Нет, не испугался.

 

- Когда я встретила тебя на том шоссе, то сразу поняла, что ты ищешь меня.

Все очень просто, для меня это обычная работа. Но с тобой все случилось иначе.

Я покинула свой дом в тот вечер тоже не случайно. Мне было плохо, так же

плохо, как и тебе. Да, я тоже искала. Я больше не могла тянуть свой груз

в одиночестве , и ушла на поиски того, кто бы мог поселиться со мной в

этом доме на Острове Забвения. Даже Смерть может уткнуться в опустошенность.

И именно в твоих глазах я увидела то, что хотела встретить: мне не суждено

быть вместе с живым человеком, но ты, Ульрих, уже тогда не был ни живым,

ни мертвым. Ты остановился на полпути, и потому только ты и мог составить

мне пару. Я ждала этого дня. Теперь, когда я открылась тебе, идем наверх,

в спальню. Хочешь в свою, хочешь в мою.

- И чем это кончится для меня?

- Бессмертием.

Я не удержался от улыбки, и Смерть рассмеялась.

- Нет, Ульрих. Я имела в виду бессмертие в прямом смысле слова: вечная

жизнь во плоти на этом Острове. Ведь ты не можешь умереть, пока я не захочу

этого, а я отныне буду твоей женой. Идем?

 

Я кивнул. Мы встали из-за стола и держась за руки медленно поднялись

по ступенькам , только вместо Мендельсона играл Шопен. На пороге спальни

я остановился и спросил:

- Мне попрежнему звать тебя Шерил ?

- Ну... Можешь обращаться ко мне по моему старому имени - Клементия°.

А вобщем - как захочешь.

- И мне только нужно продолжать писать для тебя?

- Да, - выдохнула она. - Никто еще с такой любовью не писал обо мне.

 

(*) Lea (англ) - медовый луг

°) Clementia (лат) - Милосердная

12 мая 1997 года