Атон

На мой взгляд этот небольшой рассказ - шедевр люциферианского творчества: СТРАНИЦА УДАЛЕНА

Каменный ангел Город спал. Это время между двух и четырех часов ночи, называемое Часом Волка, Юлиан любил больше всего. Время, когда почти все живые существа на расстоянии сотни километров спят, и миазмы их страстей не отравляют ноосферу. Тишина внутри и снаружи. Просто быть, с наслаждением вдыхая мысли и образы, приходящие из глубины. Оттуда, где живет тайна. Земля… Город… Юлиан вспомнил, что читал у одного философа, будто земля обладает страшной властью делать поселившихся на ней подобными ей по мысли и чувству. Англичане, победившие туземцев, заражались вирусом туземного мышления, и ничего нет страшнее этого вируса. Как смешон англичанин, одетый в смокинг в адскую жару, но этот смокинг - его единственная броня. Соломинка, которая удерживает от падения в хаос неразделенности, в коем от века пребывают животные и дикари. А ведь я вовсе не пришелец, не колонист. Я плоть от плоти этого города, навечно прикованный к нему, как Прометей к скале. Но сейчас город спал. В ночи улицы казались не столь чужими, дома не столь уродливыми, и даже церкви - главный бастион врага, казались усталыми, словно древние памятники человеческого бессилия. Юлиан шел на кладбище. Он часто ходил туда. Кладбище не было для него местом отдохновения и ленивых мечтаний о покое. Нет, к смерти он не стремился, даже наоборот, смерть как идея небытия пугала его более всего не земле. И именно поэтому, тщась преодолеть свой страх, желая смотреть ему в глаза и не отводить взгляд под прицелом горгоны, он ходил на кладбище каждый месяц. Юлиан искал преодоления страха, точнее, даже не преодоления, а утверждения себя перед его лицом. Бытие против небытия в честной схватке, в которой бытие заранее обречено, ибо вопрос "быть или не быть" решается сам и, к сожалению, слишком быстро. Все, что остается - принять это со всей полнотой достоинства. Но сейчас прогулка внутри некрополя оставалась обычной прогулкой, без страха и его преодоления. Могилы стали привычными декорациями, которые теряли свое значение, а страх, непобедимый враг, уполз куда-то в глубину, откуда не желал выходить, лишь изредка отравляя собой плоть и дух. Внезапно внимание Юлиана привлек памятник, изображающий крылатого ангела, вознесшего к небу копье. "Неужели ангелы тоже умирают, неужели ангелов тоже хоронят?" - почему-то пронеслось в сознании Юлиана. Восхищение дерзостью изображения, выбивающегося из общего темпа некрополя, смешивалось с иронией над бессмысленностью этого действия. Какая разница умершему, какой памятник стоит у него на могиле? Я бы предпочел жить лишний час под этим небом с тем, чтобы труп мой потом бросили свиньям, чем отдать этот час за право иметь даже более роскошную могилу, чем эта. Юлиан хотел идти дальше, но какая-то сила не позволяла ему оторвать глаз от ангела. Сила превыше человеческой была сокрыта в этом каменном изваянии. - Помогите! Юлиан неожиданно для себя отчетливо услышал женский голос, полный боли и надежды. - Хотел бы я знать, что за девчонка издевается надо мной, - мелькнула ироничная мысль, но в глубине души он уже понимал, что это не розыгрыш. Голос шел из глубины камня, минуя уши прямо в сердце, и оттого был гораздо громче, чем можно было представить. - Выпустите меня, - голос повторился еще более отчетливо. - Похоже, я схожу с ума, - подумал Юлиан. Ему вдруг захотелось кричать, рыдать, звать на помощь, короче, сделать хоть что-нибудь, чтобы освободиться от наваждения. Юлиан побежал, и, похоже, ангел не пытался удерживать его. Но стоило ему сделать несколько шагов, словно удар крапивой, его обжег стыд. "Не этого ли ты искал, Юлиан? - хлестнул его такой хорошо знакомый с детства внутренний голос. - Ты бежишь, как бежал бы любой обычный человек, оказавшись на твоем месте. Да, ты такой же, как все. Такая же дешевка, как те, кто ежедневно выползают из своих муравейников и не умеют ничего, кроме жрать". Такой же, как все! Более болезненного и унизительного для себя оскорбления Юлиан не смог бы и придумать. Потому превозмогая вязкую стену страха, Юлиан пошел обратно к ангелу. Голоса не было. Юлиан смотрел в глаза каменного ангела, как снайпер всматривается в прицел, но голоса не было. Юлиан со злостью схватил камень и запустил им в ангела, изрыгая отборную брань. Не попал. Но голоса не было. Юлиан упал на колени и разрыдался, прося прощения за минуту малодушия и трусости. Но голоса не было. Боль стала так сильна, что Юлиан буквально окаменел от отчаяния и безысходности, не в силах пошевелиться или произнести хоть звук. "Такой же, как все". Но голоса не было. Юлиан постепенно начал приходить в себя, подыскивая удобные оправдания. "Так ли уж такой же, как все? Разве все ходят по кладбищам в час волка и слышат голоса? Да и дорого ли стоит галлюцинация воспаленного от волнения сознания, ведь радостный доктор, прочитанный накануне, прекрасно объясняет все это эдиповым комплексом и фрустрацией либидо. Не более чем фантазии об изнасилованной матери, - поставил свой вердикт Юлиан. - Тоже мне расчувствовался! А вот еще одно доказательство бредовости видения", - глянув на небольшую табличку за оградой, Юлиан убедился, что могила принадлежит мужчине, так причем тут женские голоса? Юлиан собрался уходить. Голос зазвучал опять, когда Юлиан уже не ждал, но теперь к ноткам боли добавились властные нотки. - Освободи меня. Юлиан похолодел от ужаса - этот голос звучал так четко и ясно, как только может быть. Но теперь Юлиан держал себя в руках, ибо понимал, что третьего шанса не будет. - Кто ты, прекрасная госпожа? - спросил Юлиан, убежденный, что обладательница такого голоса может быть только прекрасной. В голосе зазвучали нетерпеливые нотки. - Ты не поймешь, да и какая разница? Освободи меня. Резковатый ответ неизвестной собеседницы придал происходящему реальность. Если бы ангел рассказал ему красивую историю о том, как она - чистый божий дух или страшная ведьма - была пленена злым колдуном, происходящее вполне могло оказаться фантазией. Но ответ настолько не вписывался в представления о потустороннем, что мог быть только доказательством его подлинности. - Как я могу освободить тебя? - спросил Юлиан. - Сокруши ангела. Как угодно, любым способом, сокруши его, и я буду тобой. В голосе появилась зовущая нотка, но ошибка обращала на себя внимания. Одержимость и смерть, это и есть предлагаемая высшая награда? - Может быть, вы хотели сказать "буду с тобой"? - уточнил Юлиан, не очень представляя секс с бесплотным духом.- Что вы хотите мне сказать? Я не понимаю. И тут завеса открылась. Всего не секунду, а может быть, даже меньше, но этого было достаточно. Ибо то, что было пережито, лежало за пределами смыслов и слов - Юлиан был Там, где не был никто. Его индивидуальность серебряной нитью протянулась над бездной бытия и небытия. Он был собой и больше, чем собой, андрогин, плывущий в восхитительном рубиновом сиянии. Завеса закрылась, как удар пощечины. - Я не смогла показать все… - Я видел… Я все понял. Я разобью Ангела. Юлиан почувствовал, что безумная волна ярости охватила все его тело. Или он, или ангел. Юлиан взял два больших камня и со всей силы стал бить камни о камни. С одержимостью берсерка Юлиан сражался с неподвижным истуканом, руки его покрылись ссадинами и ранами, тело билось об ангела, пытаясь его разрушить, от рассыпающихся в пыль камней в его руках слепли глаза. Но Юлиан продолжал схватку вслепую. Наконец, второе и третье дыхание покинуло его, и он упал на землю. Через некоторое время, когда он пришел в себя и посмотрел на ангела, увидел, что атака оставила на его противнике всего одну царапину. В довершении ко всему, когда бессильный Юлиан обратно перелезал ограду могилы, штыри ограды до кости пропороли его ногу. Боль была невыносимой. - Я пытался. - Я знаю. Надо искать другие пути. Удар должен быть сильней. Тебе пора, не то страж найдет тебя. Юлиан подчинился голосу, не сомневаясь, что вернется. Каждый шаг давался через боль - похоже, порвалось сухожилие. "Теперь я буду хромой" - мрачно констатировал Юлиан, ковыляя домой. Скоро рассвет. Город кое-где оживал. В таком виде, точно после мясорубки, хуже всего было бы попасться на глаза милиции. Он знал путь дворами. Редкие прохожие, видя избитого и в ссадинах юношу, у которого из правой ноги текла кровь, предпочитали ускорить шаг, потому путь прошел без приключений. Юлиан упал в кровать и с наслаждением отдался забытью. Спалось неспокойно. В мире сновидений его разум столкнулся с доселе невиданным миром. Снова, но гораздо туманнее, он увидел серебряную нить, рубины, её, принимающую разные облики, но единую во всех ликах. Огненная дева, которая должна была стать им. Но в этом мире был еще кто-то. Враг. Сегодня ему был брошен вызов, и хотя всех сил на пределе отчаяния хватило, только чтобы оставить царапину, враг, несомненно, понимал, что Юлиан не отступит. Враг - это не фигура ангела, не преследователь, не дракон, нет, это всего лишь мертвое свечение, проникающее в саму суть Я. Две недели Юлиан зализывал раны и видел сны. Даже когда раны затянулись, Юлиан предпочитал казаться больным, чтобы получить время прийти в себя и найти средство. Если камень бессилен против камня, то, быть может, железо разрушит камень? Если бессильна страсть, то, быть может, поможет холодный расчет? Удар топора с размаху сильнее, чем удар камня. С топором на ангела - тварь я дрожащая иль право имею? Право плыть в океане серебра по ту сторону бытия и небытия. Пока оставались только сны, в которых радость сменялась ужасом, а ужас - пробуждением. Сказано - сделано. Юлиан приобрел огромный топор и, спрятав его за спиной, в час волка пошел на войну. Человек против Ангела. Человек против Бога. Бога, о котором он ничего не знает. Вот опять стоит Юлиан перед ангелом, как в первую ночь, и смотрит ему в глаза. Было или не было? Кто он - доблестный воин или вандал, сумасшедший осквернитель святынь? Знакомый голос выводит его из оцепенения. - Ты пришел. Я ждала. Я буду тобой. Я ждала. Бей во славу рубиновой короны, отца моего. - Так точно. На этот раз Юлиан не перелезал калитку, а одним ударом легко свернул замок ограды. Спокойствие и расчет. Расчет и спокойствие. На сколько частей надо разбить ангела, чтобы она обрела свободу? Она молчала - сейчас слова были не нужны. Юлиан ударил ангела по руке. Удар был силен, и колун отскочил от камня, ударившись топорищем об ограду, так что по всему кладбищу пошел шум. Рука оставалась целой и невредимой, без единой трещины. Это было непостижимо, но это было так. Следующий удар Юлиан направлял там, где шея, надеясь обезглавить ангела. "Эти глаза прекрасны, но мне придется разрушить их" - подумал Юлиан, нанося третий удар. Тщетно. Раздался стон. Она поняла, что поражение было очевидно. Внезапно стон вновь сменился спокойствием. - Днем, при всех он… обычный. Сейчас он защищен. Нужно сокрушить его днем, солнце поможет, солнце за нас… Юлиан был слишком поглощен своими мыслями и не слышал шагов за спиной. А жаль, ибо на шум приближался кладбищенский сторож, который увидел сломанный замок, топор в руках Юлиана и понял все, как должен был понять по долгу службы. Юлиан опомнился, только когда враг, находясь в нескольких шагах, рванулся к нему с криком "Проклятый псих!". Юлиан успел побежать, на этот раз без вреда для себя перепрыгнув ограду. Сторож за ним. Юлиан был молод, но хром, а сторожу помогал праведный гнев и мысли о возможном повышении. Потому расстояние сокращалось. А вот и стена кладбища. Нельзя попадаться им в руки - тогда конец. Конец ему и ей. Мысли о ней придавали сил, а тело действовало быстрее рассудка. К счастью, в кармане оказался острый перочинный нож. Юлиан ударил. Печень сторожа захлебнулась кровью. Юлиан полоснул наотмашь еще раз, и из рассеченного горла полился фонтан. Юлиан ударил третий раз, и нож застрял в ребрах, не доходя до сердца. Но этого и не требовалось - обе предыдущие раны были смертельны. Словно подчиняясь чужой воле, Юлиан вернулся к ангелу и забрал топор. Ничего нельзя оставлять. Это была последняя мысль, до того как Юлиан не только понял, но и постиг, что было сделано и какая опасность ему угрожает. После этого телом овладела паника. Юлиан бежал. Он бежал, задыхаясь навзрыд и взахлеб, бежал насколько ему позволяли силы и даже быстрее. Словно стрела, надвое рассекал Юлиан спящий город. Судьба благоволила ему, позволив в эту ночь избежать ненужных встреч. На следующий день весь город только и говорил о таинственном убийстве. С надеждой и страхом прислушивался Юлиан к сухим официальным сводкам и загадочным слухам, один другого невероятнее. Люди как всегда разделились во мнениях надвое: одни считали это убийство ритуальным, обвиняя всесильных жидо-массонов или сатанистов, другие, более реалистичные, но одинаково далекие от правды, списывали все на распустившихся бомжей, на которых нет управы. Обе версии Юлиана глубоко устраивали. Хуже было другое. Он понимал, что влюблен в голос, исходящий из ангела, но ближайший год он не имел права идти к ней. На прогулки по кладбищам приходилось наложить табу - преступника всегда влечет на место преступления, и нужно быть идиотом, чтобы подтверждать этот тезис. Год и месяц ожидания, да и что делать, если пока он не придумал, что делать, ведь ничем помочь ей он не мог. 11 дней и 11 ночей. Каждая ночь - кошмар, каждый день - боль. Будучи далеко, воспаленному воображению мерещились голоса. Он пытался разобрать её голос, но он тонул в голосах тысяч обрывков того, что он когда-то считал своим настоящим Я. А по ночам приходил ангел. На третий день Юлиан был готов идти на кладбище, невзирая на почти стопроцентную вероятность ареста, чтобы только услышать голос. На седьмой - он стал считать не только дни, но и часы, а потом и минуты. А на одиннадцатый день случилось чудо. Умер его дед, и его решили похоронить именно на этом кладбище. Если бы в этот день Юлиан получил миллиард долларов и титул правителя мира, его радость не была бы большей. Теперь он знал, что ему делать. Изображая безутешного внука, Юлиан использовал даже присутствие врага, ведь чтобы играть боль, нужно её испытывать хоть отчасти. Но мозг Юлиана цепко держался только за одну идею - ангел. Изобразив упавшего без сил, Юлиан попросил разрешения посидеть неподалеку от ангела, а процессия пошла дальше. Она опять говорила с ним, и этот голос проходил через каждый сосуд, каждую жилу, каждый вдох серебряной нитью. Она больше не просила освободить её, словно смирившись с неизбежным пленением. Она просто пела свою песнь, и эта песня творила нового Юлиана, Юлиана, познавшего с древа познания, ведь, как известно, Адам только надкусил яблоко, так и не распробовав его вкус. Юлиан открывал небо, землю и ад. Юлиан познавал природу связи и разрыва. Юлиан был светилом и молекулой, червем и архангелом, золотом и грязью. Песня открывала Юлиану силы, которые когда-то ангелы отворяли прекрасным девам, а те даровали сильным, издревле славным мужам. Эту песню когда-то пели Лилит и Люцифер, даровав своим возлюбленным ученикам тайное знание вечности. Каждое слово было бесконечностью, и эти бесконечности танцевали, словно солнечные зайчики на земле. Лилит, сокрытая в ангеле, пела свою песню, и теперь Юлиан знал, что ему делать, пусть даже это потребует не одно десятилетие. *** 34 года спустя. Юлиан Владимирович Воронов - мэр города N, восседал на роскошном кожаном кресле. Ему было 50. Много лет он шаг за шагом приближался к цели, используя любые средства. Он предавал, давал взятки, сталкивал лбами тех, кто верил в него больше всего на свете. Его ненавидели, уважали, боялись, восхищались, некоторые даже сочувствовали, считая человеком, одержимым навязчивой идеей - идеей власти. Никто не мог и предположить, что власть была для него лишь средством осуществления миссии. До недавних времен город любил своего Мэра. Он умел выгодно предоставить свои достижения, а неудачи искусно списывал на врагов, коих у него, как у всякого успешного политика, было предостаточно. Но неудач было не так много, напротив, при нем город значительно увеличил свой статус, и жители готовы были молиться за своего мэра. И сейчас - это преступное решение. Мэр оказался такой же продажной дрянью, как и остальные политики, и даже хуже, ведь никто не доходил до такой степени цинизма, по крайней мере, так думали почти все граждане этого несчастного города. Решение 1193 постановило разрушить старое кладбище, поскольку неожиданно появились данные, что здесь, на этой земле, находится черное золото. Есть только одно слово, которое оправдает любое преступление и цинизм, и это слово - нефть. Кладбище будет перенесено за город, могилы тех семей, кто может себе это позволить, будут перезахоронены, а остальных… Кладбище будет сравнено с землей. Ясно, что оплатить перезахоронение смогли только немногие, и только они не видели причин ссориться с Мэром и тем более стоящей за ним компании, которая была близка к всесилию. Никто не знал, как было на самом деле. Никому из самых лютых ненавистников мэра даже на миг не пришло в голову, как оно было на самом деле. Сколько денег вложили в подделку результатов экспертизы, утверждающей, что здесь была нефть. Сколько сложнейших интриг пришлось провести Мэру, истратив все состояние, бережно скопленное за три десятка лет. Никто не мог и подумать, что разрушение кладбища было единственной целью Мэра, а его судьба после того, как подделки обнаружатся, будет далеко не завидной. Юлиан вовсе не сразу пришел к такому решению, вначале надеясь отделаться малой кровью. Но любое решение должно иметь вид здравого смысла. Прикажи он похитить ангела прямо с кладбища подконтрольным ему бандитам, и спецслужбы узнали бы об этом в тот же день. Простое решение оказывалось фактически недостижимым, и только игра на очень высоком уровне с уничтожением кладбища могла привести к заветной цели. Ангел будет разрушен днем, ибо нет семьи, которая бы выкупила эту ставшую уже древней могилу, и экскаватор сравняет старое кладбище с землей, превратив ангела в пыль. Хороший оратор от природы, Юлиан расписывал, какие золотые горы принесет городу открытие здесь нефти, и некоторые его враги начинали склоняться к его решению. Он говорил о рабочих местах, естественном притоке капитала и повышении зарплат, и народ, по крайней мере, его существенная часть, смирялся со столь ужасающей потерей. В конце концов, это не они брали на себя грех. Юлиан спускался по роскошной лестнице к своему лимузину, по понятной причине желая самолично присутствовать при демонтаже. Созванная со всех сторон милиция успешно охраняла кладбище. Забора уже не было, треть могил - тех, кто могли платить за своих мертвецов - была вывезена за город, оставляя ощущение дыр в ровном пространстве кладбища. Ангел был здесь. Он всегда был здесь, и сейчас он трепетал от страха перед победой Юлиана. - Начинайте! Юлиан уже не мог скрывать свое нетерпение. Даже те, кто вершили приговор, чувствовали нерешительность перед силами смерти. - Довольно ждать, начинайте! Тракторы стали ровнять все с землей. - Дайте мне, я хочу! - неожиданно для всех закричал Мэр, залезая в трактор. Люди перешептывались, подозревая что их мэр - сумасшедший. Кто еще пришел бы смотреть на свое худшее из деяний, да еще и готов сам сесть за руль трактора? Юлиану было все равно. Трактор направлялся на ангела, и Юлиан опять слышал музыку. По его лицу текли слезы, но это были слезы долгожданного торжества: он снова слышал музыку, и Её огонь проникал в него. Когда огромный ковш трактора ударил по камню, в первый миг показалось, что трактор застрял и ангелу не может быть причинен вред. Но следующие секунды опровергли это беспокойство - ангел был всего лишь из камня, и камень крошился под ударами ковша. Свободна. Ты свободна, теперь время исполнить обещание, ты говорила, что станешь мной… Я уже слышу твой голос, после падения ангела твой голос заполнил вечность. Я вижу последнюю дверь, засовы пали, открой её, открой… В этот же миг Юлиан оставил свое тело, а дух его вышел за грань бытия и небытия, сливаясь с серебряной нитью, протянутой в вечности.

Спасибо! Жаль что я не увидел ваш ответ раньше. Сообщение модерировано. Причина: оверквотинг (цитирование предыдущего поста, на который вы по умолчанию и отвечаете). Выносится устное предупреждение.

Хочу отметить одну маленькую семантическую деталь сокрытую в именах. Сатана – противящийся, противник. Люцифер – несущий свет. Но противится он – Иалдабаофу, а несет Свет Познания – Избранным. Следовательно, термин Люциферианство, юридически более правилен чем сатанизм – потому что называя Люцифера Сатаной, человек бессознательно ставит его на позиции противника. Что для сторонника и последователя – несколько неправильно.

Странная позиция для Темного. Или будете отрицать христианские влияния в творчестве Толкиена? Тем более что сам Толкиен считал свою эпопею глубоко христианской.

Когда я слышу про вызовы демона в голову сразу приходит следующая песня Мартиэль: Бедненький демон Ну, что уставились, как будто и не ждали? Чего попрятались на крыше и в подвале? Вот мода - прежде вызывать, Потом не знать, куда девать! Копыт, рогов и крыльев, что ли, не видали? Да вы маньяки, я скажу вам это прямо! Кто вас учил чертить ТАКУЮ пентаграмму? Так результаты налицо, Что нет меж вами Пикассо, Хоть вы и хряпнули на рыло по сто граммов. А это кто у вас там в клетке матерится? Вы что, мне в жертву загубить хотите птицу? Чего вам сделал попугай? И как же вам не ай-яй-яй! Ну вот, успел до попугаев докатиться! Пытайте, мюллеры, скорее, чо вам надо, Зачем сюда меня сорвали вы из Ада? Не обещаю мерседес, Хоть вам он нужен позарез. Велосипед вам со звонком - и будьте рады. Они еще и издеваются, заразы: Савятой водой меня обрызгали три раза, Зачем-то ладан подожгли И хором "Отче наш" прочли, Фонарь распятием поставили под глазом. Ну, до чего неблагодарная работа - Бюро услуг для энергуев-обормотов! Попросят кучу ерунды, А в благодарность за труды Запустят в бездну на все девять оборотов. Но там без вас я не особенно скучаю, Ведь очень скоро всех вас снова повстречаю. Вот вы помрете - аккурат Все попадете прямо в Ад, Вам будет весело - я это обещаю!

Джошуа Джейкоб Серафим (Frater Annuit Coeptis) Ритуал Лилит Мистическая инвокация Матери Блудниц и Мерзостей Земных Ordo Antichristianus Illuminati artri Lil’Uti Легенда о Лилит ведет свое происхождение из разных религиозных и мифологических источников. Она появляется в Алфавите Бен Сиры, в Зогар, в Эпосе о Гильгамеше. Ритуал Лилит - это тантрическая магическая церемония, хтонические работы, поскольку истинным архетипом Лилит является Секс и Смерть. В философии еврейской Каббалы Лилит соответствует демону Малкут в Клиппот (Мире Скорлуп или оболочек). Согласно Каббале, каждый мир является оболочкой для мира, лежащего ниже и находится в оболочке мира, лежащего выше. Клиппот - это мервые оболочки, и только победив страх перед Тайной Смерти, инициированный может добиться Видения Гневной Девы. Лилит воплощает метафизические и мистические идеи различных древних культур. Обожаемая и внушающая ужас смертным шумерская Лилиту (также Рука Инанны), вавилонская Ламашту (Дочь Ану), аккадская Ардат-Лили, эллинистическая Геката или индийская Кали - все это черная Лилит, которая снимает с наших глаз завесу Смерти. Она персонификация Багряной Жены Книги Закона, в которой “сосредоточена вся сила” (AL, I:15). Лилит - это арканный архетип сексуальной власти и страха Смерти. Слова в Книге Закона, произнесенные Госпожой Нашей Нюит, передают дух ритуала Лилит: “За один поцелуй ты будешь готов отдать всё, но отдавший крупицу праха потеряет всё в тот же час” (AL, I:61). Требуется: Черная мантия (плащ) 22 черных свечи (соответствуют 22 буквам еврейского алфавита и 22 Старшим Арканам Таро) Жезл Чаша Красное вино Ритуальный нож или любой инструмент, позволяющий пролить кровь Мускус, сера, стиракс или фимиам Абрамелина Масло Абрамелина Иные приспособления для вызывания Духа, помогающие в работе, оставляются на усмотрение и Волю Мага I. Очисти и освяти Святилище, выполнив Малый Ритуал Изгнания при помощи Пентаграммы. Запах мускуса должен пронизать все святилище. Зажги и расставь 22 свечи по кругу. II. Выполни Крест: Коснись лба и вибрируй: ardat lili Коснись груди и вибрируй: lil-la-ke Коснись левого плеча и вибрируй: lamashtu Коснись правого плеча и вибрируй: lillu Коснись гениталий и вибрируй: lilitu Соедини ладони перед грудью, и в благословение вибрируй: ahi hay lilitu III. Изобрази еврейское имя Лилит Повернись по направлению к Луне При помощи жезла изобрази еврейские буквы Ее имени: תיליל Вибрируй lilit malkah ha’shadim IV. Гимн Лилит Повернись по направлению к Луне Произнеси Гимн Лилит молитвенно и вдохновенно: ahi hay lilitu! В бесформенных землях я скиталась, на заре тьмы до Сада Элоны, Изгнанная из земель Всевышнего, изгнанная в прах Древних Миров. Нектар крови сладко стекал по моим губам во дни до Сада Элоны. Столь отвратительны, бесплодны и пустынны были эти Земли, что никакой хищник не мог позаботиться обо мне, ни Кошка, ни Сова, ни Змея. Голос мой блуждал в Памяти, блуждал в Первой Ночи, Голос мой блуждал в Бездне Было мое лоно бесплодно, но сад родился во мне. Первый Сад Надежды восстал в моем Лоне, восстал из семени плода, украденного с Древа Жизни и его тлеющего огня. Боль моя сделала меня Бездной, кровь моя сделала меня Бесконечным Морем. Она сожгла меня в пепел. И из пепла я возродилась. На берегах Бесконечного Моря я скиталась, пересекала зияющие бездны и тонула вечно. Извергла я Племя Иеговы в Бездну и сожгла оболочки его оформленных миров. Мои мучительные крики стали воем над бушующими морями и тишиной бесплодных пустынь. Лоно наполнилось отродьем Всевышнего, руками которого были порождены оболочки Сада, где я родилась. Восстала я из Безграничного Моря, переродившись, и странствовала, возвращаясь в Бесформенные Земли. Своими руками я породила Сад. Соединила миры и слова и зверей кровью своей в ежевике. Я родила Элону в Первом Саду Надежды под полной луной в кровавом обряде, но семена Древа Жизни не взошли. И горевала я об этом Ярость моя росла как Солнце в бесплодной пустыне, и прокляла я Иегову И сожгла я Элону Первого Сада в Потоках своего гнева и Горя. И отправилась я к берегам Бесконечного Моря. И забрела я в Эдем, в проклятый Сад Иеговы. И увидела я Утреннюю Звезду, Люцифера, стоящего на страже у порога. Светоносного, с Крыльями Серафима, Ангела Черной Зари. Величайшего в Ночи Времени, Победителя Бездны! Носителя Черного Пламени! Узри! Солнце и Луна с ревом столкнулись в войне вселенных! Плоды перерождения восстали как горы в лоне мира. И Львиноголовая Змея породила богов, да будет благословенно семя моего лона! Как солнца были они, три сына, Кессеп и Шотек и Нешер Как луны были они, три дочери, Мем и Ореб и Лаайла! Благословенны будьте, мои Возлюбленные, племя моего Лона! Ведь Д’Хайну Второго Сада Возрождения появился, и населен был падшими ангелами. И стал Эдем бледной тенью Д’Хайну, и новое Древо Жизни принесло плоды. До возвращения Иеговы и его Мерзости Запустения. Подобно шакалам, духи проклятия и запустения пали на детей Д’Хайну. Подобно стервятникам, мерзостные апостолы стали поедать их плоть. Подобно паукам, пророки унесли семя Д‘Хайну. И в Крови Иеговы Д‘Хайну были изнасилованы и сожжены во прах. Увы, Д’Хайну! Трепещите, о вы, отвергнутые пророки Иеговы! Трепещите, Девы! Трепещи, Мерзость Запустения! Трепещи, Агнец непорочный! Когда фарисеи и жрецы позабудут Всевышнего и возопят о новом и грешном Пророке, приду я к вам в моей Колеснице Войны, препояшу Светоносного снова Мечом Гнева моего, и крики мои будут бурей Желания в людях. Оболочки разрушены, демоны освобождены и воды восстали. Рыдайте, пророки Иеговы! Будете вы пищей червям! Чума падет на вас, кровь ваша будет прохладна, как вода, а города ваши сгорят в огне эпидемий, армии других пророков воздвигнутся до морей на востоке. Да, сражен будет Иегова мной с приходом Восстающих Потоков, да, Ба’Хара Третьего Сада Мерзостей будет рожден! Сияй же черным, солнце! Сияй черным, луна! V. Инвокация Лилит Испей из Чаши, наполненной красным вином и освяти себя, согласно своей Святой Воле нектаром богов и маслом Абрамелина. Повернись по направлению к Луне. Взывая к темному и ужасному Духу Лилит, произнеси инвокацию демона Малкут: Приди же ты, демоническая Царица Малкут, ты, Королева Адов, ты, Матерь Блудниц и мерзостей земных, ты, Дева Запустения! Я взываю о Смерти, Я желаю Смерти! Приди же ты, Невеста Самаэля, ты, Дева Бури и Желания! Приди же ты, Кричащая Сова, ты, Воющая Кошка, ты, Свивающаяся Змея! Я взываю о Смерти, Я желаю Смерти! Приди же ты, Дух Ночи, ты, Сова Тьмы! Приди же ты, Жена Ночи, ты, Жена Блуда! Я взываю о Смерти, Я желаю Смерти! Приди же ты, Конец всех Дней, ты, Конец Плотского! Приди же ты, Царица Геены, ты, Царица Земаргада! Я взываю о Смерти, Я желаю Смерти! Приди же, ABEKO, Я взываю о Смерти, Я желаю Смерти! Приди же, AMIZU, Я взываю о Смерти, Я желаю Смерти! Приди же, BATNA, Я взываю о Смерти, Я желаю Смерти! Приди же, BITUAH, Я взываю о Смерти, Я желаю Смерти! Приди же, BATH ZUGE, Я взываю о Смерти, Я желаю Смерти! Приди же, BABALON, Я взываю о Смерти, Я желаю Смерти! Приди же, GILU, Я взываю о Смерти, Я желаю Смерти! Приди же, IZORPO, Я взываю о Смерти, Я желаю Смерти! Приди же, KALI, Я взываю о Смерти, Я желаю Смерти! Приди же, LAMIA, Я взываю о Смерти, Я желаю Смерти! Приди же, PARTASAH, Я взываю о Смерти, Я желаю Смерти! Приди же, SATRINAH, Я взываю о Смерти, Я желаю Смерти! Приди же, LAMASHTU, Я взываю о Смерти, Я желаю Смерти! Приди же, ARDAT-LILIT, Я взываю о Смерти, Я желаю Смерти! Приди же, LA-KAL-IL-LI-KA, Я взываю о Смерти, Я желаю Смерти! Приди же, KI-SIKIL-LIL-LA-KE, Я взываю о Смерти, Я желаю Смерти! Приди же, KI-SIKIL-UD-DA-KAR-RA, Я взываю о Смерти, Я желаю Смерти! Приди же, LILITU, Я взываю о Смерти, Я желаю Смерти! Ты - Дева, владеющая Светом! Ты - Дева, владеющая Светом! VI. Завершение ритуала Инвокация Лилит завершена, разрежь левую ладонь, руку или область на теле и смажь себя кровью и/или половыми выделениями, повторяя мантру: artri lil’Uti. Завершение ритуала безусловно зависит от Истинной Воли Мага: далее может последовать сексуальный акт, использование сексуальной стимуляции, священное произнесение магического слова, клятвы или молитвы; или же иные работы тантрического характера. Архетип Лилит выражает или персонифицирует сексуальное влияние, идентичность и силу. “Нет у тебя иного права, кроме как следовать своей воле”. VII. Малый Изгоняющий Ритуал Пентаграммы, Святилище осторожно, тщательно очищается соответствующим образом и закрывается. atri lil’Uti (Перевод Sedric для www.castalia.ru )

Что мне у Толкиена не нравится, так это очевидные христианские влияния. Поэтому после "ВК" и особенно "Симарилиона" советую читать "Черную книгу Арды". Как противоядие. И как оно было бы на самом деле.

Превосходный, но к сожалению незаконченный роман о Темном пути, пути Лилит. Искренне рекомендую.

Превосходный, но к сожалению незаконченный роман о Темном пути, пути Лилит. Искренне рекомендую. Прочитать здесь: СТРАНИЦА УДАЛЕНА

Рекомендую. На мой взгляд еще никому не удавалось настолько глубоко передать "тлен религиозности". Каждая картина - одновременно шокирующе физиологична и обращается к каким то запредельным темным пластам бессознательного где тлен и религий одно.

НА мой взгляд Албер Камю, гораздо глубже чем Сартр. Потому что Камю в своем экзистенциальном бунте идет до конца, а Сартр цепляется за психоаналитические и политические утопии. Камю смог осознать иллюзорность всего (поэтому его кстати любят буддийсты) Сартр же бунтуя все равно оставался в системе.

На самом деле ЧКА настоящий шедевр. При чем к теме форума эта книга относится больше чем любая другая, ибо еще никто не изображал Темных настолько точно, трагически и глубоко. Считаю что Черная книга Арды сделала для темного движения в России столько же сколько "Рождение нации" сделал для куклусклана. Жаль только что соавтор Ниенны Иллет предала идеалы ЧКА а сама Ниенна стала играть в разные политкорректности, (пытаясь всем нравится) так что в итоге от нее и темные отвернулись и с современными полуцивилами полуролевиками не наладила контакт. Сама виновата. Но это не обесценивает саму книгу. Сразу скажу что книгу надо читать в первой редакции, (лучше всего скачать с сайта Леди Ашхан "Купол преисподней" - больше везде старые версии удалили) потому тчо потом, когда она начала слушать критиков и править текст по живому получился "слон живописец".

Хорошо. В таком случае что принято называть Сатанизмом на данном конкретном форуме? То что не ЛаВея - я уже понял. То что не дьяволопоклонничество - в общем было сразу очевидно. Тогда что? Вы упомянули о "левых путях" тем самым затронув чрезвычайно интересную тему. Скажите - по вашему является ли Вама Марга сатанизмом, и если да можете ли вы это обосновать? Тем более что популярная в начале двадцатого века аналогия Шива-Сатана в современной науке весьма оспаривается. Или скажем оправдание Иблиса в устах АльХалладжа, который считал Иблиса (исламский Сатана) самым верным возлюбленным Аллаха (и за эти утверждения в том числе АльХалладжа и забили камнями), это Сатанизм или нет? А гностицизм утверждавший эдемского Змея искупителем, принявшим мучительное воплощение во имя спасения первых людей это сатанизм или нет? С моей точки зрения эти векторы отчасти родственны люциферианству, но и здесь проводить тождество я бы не стал.

А вот это уже интересно. РАзница между сатанизмом и дьяволопоклонничеством очевидна любому разумному человеку. Но вот разве сама концепция сатанизма не является напрямую связана с именем ЛаВея? Иными словами, был ли вообще сатанизм до ЛаВея? Черные мессы с убиением младенцев для соблазнения короля, ИМХО куда ближе к дьяволопоклонничеству, что же до "Клуба адского огня" то о нем мы к сожалению ничего не знаем, но данные склоняются к тому что он был не более чем интеллектуальной игрой пресыщенных джентельменов, но никак не религиозной установкой. Так что вопрос "сатанизма до ЛаВея" остается очень спорным. Были остатки языческих верований, которых церковь приравнивала к сатанизму. Отсюда - паганизм, паганые значит деревенские (то есть недостаточно христианизированые). Было Люциферианство как отчаянный рывок к иному знанию - в лице Гностиков, Катаров, Альбигойцев, и других еретиков. Джордано Бруно - один из самых заметных люцифериан, и вообще считал необходимым заменить христианский крест Анхом. Но сатанизм... Где?

Сорри - очевидно забыл когда создавал. Так поподробнее, поподробнее, желательно тезисно и антитезисно.

В качестве старта для дискуссии предлагаю всем интересующимся темой скачать оккультную радиопередачу "Черная хризантема" в которой Известный Магистр Люциферианской линии объясняла идеи Архетипа Люцифера и различие между Люциферианством и Сатанизмом. Ссылка для скачки: СТРАНИЦА УДАЛЕНА ИМХО - сатанизм более материалистичен, больше ориентируется на первые три чакры - \и прежде всего власть, Эго, утверждение своей власти. Люциферианство - продолжает традицию нонконформизма первых гностиков христианской веры, почитавших эдемского змея, как освободителя человечества из тьмы невежества ложного рабского демиурга Иалдабаофа.

Рекомендую к ознакомлению очень интересную эзотерическую радиотрансляцию "Черная хризантема" (удивительно что такие вещи еще пропускают в некоторых местах - что очень радует). Вот ссылка: СТРАНИЦА УДАЛЕНА Лил - известная теоретик и практик Люциферианства рассказывает о Люцифере, и в том числе раскрывает различия между Люциферианством и Сатанизмом. Эти понятия разводятся крайне редко, тем интереснее эта передача и информация представленная в ней. Ваши мнения господа?

Благодарю. Рад что вам понравилось. Еще из моих рекомендую "Каменного ангела" а вообще - заходите в раздел творчество на Касталии - там много на темную тематику. Очень хорош например "Люцифер" Ильи Маслова или "АнтиДанте" Танда Луговская.

Наследие Алистера Кроули нужно изучать годами, читать и перечитывать - это же истинный деликатес для гурмана мысли. Я - телемит вот уже больше пяти лет, даже написал книгу и много статей о различных аспектах телемитской духовной практики, мировоззрении, символах. Так что если что интересно - спрашивайте - буду рад ответить. А начинать читать Кроули я сочетую с "Книги Закона". Это же откровение высшего уровня, каждый стих открывает такие глубины!

Последнее слово – Встать – суд идет! Холодные и отстраненные слова судьи, почти столь же древние, как человеческая цивилизация, зазвенели в просторном зале. Все встали, кто-то суетливо-поспешно, словно стремясь угодить невидимому господину, кто-то лениво, словно преодолевая вековую тяжесть своего тела. Подсудимый – пожилой мужчина 66 лет тоже встал, посмотрев на еще пустое судейское место тяжелым и усталым взглядом. – Суд постанавливает признать вину подсудимого полностью доказанной и приговорить его к высшей мере наказания – расстрелу. Еще никогда в стенах этого суда не приходилось сталкиваться со столь чудовищным и циничным преступлением, и я уверен, что никто из присутствующих не усомнится в справедливости приговора. Подсудимый в начале следствия отказался от адвоката, что дает суду надежду, что он признал свою вину и сам желает праведной кары. Что же, быть может, небеса будут милосердны к подсудимому. В соответствии с традицией, подсудимый, вам предоставляется последнее слово. Вы вправе отказаться от него, как отказались от адвоката. Сказать честно, суд надеется, что вы не воспользуетесь и этим правом. Непроницаемое лицо подсудимого вдруг исказилось в усмешке. – Отказаться? Право же, как бы не так, я не сделаю вам этого подарка. Я отказался от адвоката, чтобы не затягивать этот бессмысленный фарс, называемый судом, и как можно быстрее выйти из этой игры – ваша честь, я благодарю, вас за то, что вы в точности выполнили мое желание. Я скажу свое последнее слово. И в соответствии с традицией, которую, я надеюсь, вы не решитесь нарушить, я буду говорить его ровно столько, сколько считаю необходимым, и даже если вы захотите прервать меня, вы не сможете это сделать, ибо вы не более чем заложники своих традиций… Да, мое преступление ужасно с точки зрения земного суда, но смею вас заверить, оно будет гораздо страшнее, когда я открою вам те подземные реки, что омывают мое деяние. Потому мое последнее слово – это лишь провозглашение своего триумфа над вами, не вами лично – против вас, ваша честь, я ничего не имею, а над той энтелехией, что окружает сейчас этот зал и частичку которой несет каждый из вас. Я называю её Иалдабаофом, вы – богом, но слова на самом деле не имеют значения. Я начну издалека, из того призрачного ада, которое люди называют детством. Держу пари, что присутствующие в зале психологи дорого бы отдали за то, чтобы услышать о страшном маньяке, который жестоко изнасиловал шестилетнего мальчика, или поэтические образы дивной поэзии инцеста, в которые так безответно влюблены психоаналитики. Но увы, я не смогу их порадовать ничем подобным – за исключением одного момента, который не имеет ничего общего с инцестом, моё детство ничем не примечательно. Но, несмотря на это, с того самого мига, когда я осознал себя смотрящим цвета и слышащим звуки, меня пронзило ужасающее чувство, который я могу сейчас назвать "метафизическим расколом". Впрочем, это лишь красивые слова, которые я узнал гораздо позже; все, что я могу сказать, – это слова. Но какими словами можно передать это слепое и брезгливое отвращение, пронзившее меня, как молния, с первого мига? Мир вокруг и внутри меня был отравлен самым гнусным ядом, идущим откуда-то сверху, и я был обречен привыкать к этому яду. Я расскажу вам об одном эпизоде. Когда мне было восемь, во двор часто выпускали злую собаку, с которой никто не мог ничего сделать, ибо все боялись её хозяина, обладавшего немалой властью. Несколько раз собака, вырвавшись на площадку, кусала людей, а однажды одну старуху даже отвезли на скорой с рваными ранами. Все разговоры только и были о собаке, которую, кажется, звали Алберт, немецкая овчарка со злобностью палача Бухенвальда. Однажды я шел домой и столкнулся с ней нос к носу. Общепринято, что человек, тем более ребенок, не может справиться с собакой, тем более размером почти с неё. Потому иначе как чудом спасителя Люцифера всё произошедшее назвать нельзя – как только я увидел собаку, я набросился на неё, ища зубами её глотку. Почему хваленый инстинкт изменил Алберту, я не знаю, возможно, человек уже в силу родовых программ не рассматривался ею как боевая единица, и её секундное замешательство дало мне шанс. Она всего лишь впилась мне в руку, и только усилия хирургов спасли меня от превращения в "однорукого бандита". Я победил: пока она в бессильной ярости вгрызалась в моё мясо и кость, зубами я прогрызал её горло. О ваша честь, у меня до сих пор стоит во рту этот удивительный вкус шерсти, крови и мяса в странном и чрезвычайно пикантном сочетании. На земле вы не попробуете лакомства горче и слаще, чем это! Никогда в жизни я не испытывал ничего подобного. По мере того, как мои зубы рвали шерсть, мясо и артерии пса, я пожирал то, что удавалось вырвать из её глотки. Её кровь была отвратительна на вкус, но сила, которую она мне дарила, была больше сладости и горечи. Через две минуты, когда на лестницу вышли люди, я истекал кровью, а Алберт лежал рядом со мной, трепыхаясь в конвульсиях. Это может показаться невозможным, но я вырвал из его шеи кусок плоти и проглотил его. Нет нужды говорить, что врачи спасли меня, ибо иначе наш разговор был бы невозможен. Здесь важно другое. Вероятно, для вас, как и для всех присутствующих, непонятно, какие силы подвигли меня броситься на пса, хотя я мог бы убежать и отделаться парой укусов вместо свисающего с руки мяса и раздробленной зубами кости, которая потом восстанавливалась больше года. Увидев пса, я возненавидел страх. До этого мне приходилось слышать немало разговоров близких и дальних. Многие говорили, о том, что этого пса нужно усыпить, что хозяева пса должны понести наказание, но никто и не пытался исполнить свои желания. Слово "власть" препятствовало им, которые сами были собаками Павлова, привыкшими смиренно принимать свой жребий. Метафизический излом, называемый страхом, открылся мне во всем своем уродстве. И когда я съел несколько кусков живой плоти, этот пес так и не оставил меня. Я победил его на земле, оставив беззащитными свои сны. Лежа в больнице, я просыпался по ночам от странных снов, где я был комом шерсти, мяса и ненависти, в основе имеющей тот же страх, который в разбавленном виде я наблюдал в своих близких и дальних. Это покажется вам странным, но мне было жаль этого пса, который был такой же жертвой метафизического раскола, выражавшейся для него в беспричинных побоях хозяев. Псам недоступна философия, но псы, как и все живое, знают не меньше нас о расколе. Итак, каждую ночь я становился псом все больше и больше. Наконец, это вырвалось за пределы сновидения, и я здорово испугал соседей по палате, когда, проснувшись в холодном поту, издал душераздирающий собачий вой смерти и отчаяния. Дети говорили, что пробудился оборотень, видели меня в своих кошмарах, рыдая, просили перевести их в другую больницу, ибо даже палата на другом конце коридора была слишком близка к точке метафизического раскола, которую я воплощал собой в эти дни. Впрочем, оборотнем я не стал, да и не мог стать. На следующую ночь после этого воя, когда пес вырвался из снов в явь, в действие пошел обратный процесс: мое человеческое "я" смогло войти в сон. Это невозможно описать – я растворял пса в своей душе, тем самым даруя ему бессмертие. Мы хотели убить друг друга, а слились в экстазе самой страстной любви, потому через несколько лет, когда волею судьбы я оказался загнан в угол тремя мерзавцами, я просто разбудил Алберта, после чего я очнулся дома в разодранной одежде, но враги с этих пор обходили меня стороной. Что же произошло? Я попробовал плоти пса и стал псом, не перестав быть человеком. Если бы все было так просто, то мы ежедневно становились бы коровами, курицами или свиньями (последним, впрочем, могут похвастаться большинство присутствующих в зале). Когда я поглотил его плоть, я принял его в себя не только физически, но и метафизически, два стало равно нулю. Вы все, конечно же, читали про психологию каннибалов, которые съедают убиенных врагов не из ненависти, а из уважения, принимая его в себя, как бы отчасти искупая необходимое убийство. Они съедают близких для того, чтобы воскресить их в себе, стать ими, разве вы этого не знаете? В современной культуре каннибализм тоже имеет свою природу. Гримаса ужаса и возмущения на ваших лицах – лишь следствие неведения, ибо я говорю о церковном причастии – таинство, которым вы все регулярно наслаждаетесь. Только невежество не позволяет вам понять, что когда христианский священник берет хлеб и говорит: "Се есть тело Христово", он действительно превращает хлеб в тело распятого Иисуса. Во всяком случае, в средние века если бы вы не верили в то, что в руках священника хлеб становится телом убитого пророка, то были бы сожжены как еретик, а насколько мне известно, догматы не подвергались переосмыслению. Я оставлю эту столь трепетную для нас тему и продолжу свой рассказ. Когда я вернулся в свой разум, я начал много думать, пытаясь докопаться до сути. Реальность вокруг меня была расколота, но сама реальность не могла быть причиной раскола, я хорошо понимал, что нужно искать источник, но где его искать – я до времени не мог даже предполагать. Понимание пришло в 14 лет, когда, гонимый странным интересом, я открыл двери церкви. В первые минуты я был ослеплен тем сиянием, которое окружало меня со всех сторон, но уже в следующий миг я понял цену этого сияния. Я находился в центре вселенной страха и ужаса, ослепленный и оглушенный волнами кошмара. Старухи, одержимые ужасом перед неизбежной смертью, били поклоны деревянным идолам, немногие молодые, чьих детей настигла тяжкая болезнь, старались вымолить пощады, другие, боящиеся бездны, что разверзается в их душе, отдавали свой страх, желая построить плотину между собой и собой. Стыд, грех, вина, обвинения, молитвы за жизнь, молитвы за смерть, какая-то старуха ставила свечу за упокой соседки, которая еще жива, потому что эта соседка была грешницей и имела то, что уже недоступно старухе. Граница, отделяющая меня от реальности тонкой пленкой, была грубо разорвана, и на несколько секунд я стал каждым из этих существ, пришедших в жерло безумного страха и бесплодной надежды. А иконы, кресты, безучастные, словно евнухи, святые вбирали этот страх в себя, ибо он был их единственной пищей, позволяющей продлевать свою призрачную жизнь неограниченно долго. С этого дня я чувствовал своего врага. Но чтобы сражаться, нужно знать. Ни один выпускник семинарии не штудировал с такой страстью Библию, жития святых, псалмы и историю христианской религии. В восемнадцать я знал христианскую теологию много лучше иных, преподающих религию с кафедры университета. Но тайно я упражнялся в самых страшных грехах, о которых нет смысла говорить. Вначале я искал общества сатанистов, но оказалось, что эти теоретики не имеют и понятия о метафизическом расколе, и все, что им нужно – это рациональное оправдание их мелких страстишек. Им внушили, что бог осуждает их похоть, и они сделали похоть богом. Средний сатанист ничем не более грешен, чем средний христианин, просто первый пытается быть последовательным в своих действиях, провозглашая их благом, а второй готов назвать себя ничтожеством, дабы вымолить билет туда, где он будет вечно пожирать самые изысканные яства, избавленный от обременительной боли в желудке и необходимости испражняться. Наконец, мне исполнилось двадцать. Я стал декадентом и желал испробовать все, что только может помочь мне выйти и нарушить. Казалось, движение моего вектора предрешено, и я стану наркоманом и сдохну в помойной яме, размышляя о метафизическом расколе. Но вмешался Отец. Я не подозревал, что за пределами бога-паука, пищей которого является эманации страха, существует иной, несотворенный отец, о котором мне говорить с вами нет смысла. Более того, я открыл, что иная несотворенная возлюбленная – отблеском шпаги которой была та, которую я встретил – ждет меня по ту сторону. Одной из болезней, которых я приобрел в результате разгульной жизни, был лунатизм. Ночами я часто бесцельно, словно зомби, блуждал по улицам, чтобы проснуться в каком-нибудь незнакомом подъезде. Так проходили дни, недели, месяцы. И однажды меня позвала она. Она была такой же, как я, но при этом большей, чем я, ибо пока я бился в сетях Иалдабаофа, словно муха, она шершнем разрушила эту сеть, открыв врата неведомым богам. Потом я понял, что в вечности я был лишь результатом её таинства, ритуала, в котором она призвала свою мужскую энтелехию в треугольник логоса. Боги, которым служила она, сокрыты семью небесами, но она смогла прорвать их своим экстазом вожделения. Дамы и господа, если бы кто-то из вас мог понять, что такое настоящее вожделение, которое прорывает сеть! В ту ночь было полнолуние, и я как обычно брел по улицам, не зная, куда и зачем, пока неведомый зов вкрадчивым ядом не пробрался в мою плоть и кровь. Я все также шел, не ведая куда, однако на этот раз мой путь имел цель – я шел к ней, шел на зов, в лес. А в лесу, недалеко от города, она призывала меня. Впрочем, она рассчитывала немного на иной результат. Она была уверена, что в треугольник должен явиться последний архонт, который, соединившись с ней, совершит смыкание круга, дав желанную андрогинность – самый страшный грех в мире Иалдабаофа. Но вместо архонта в эту ночь во плоти и крови пришел я. Я пришел за сладко-острым лезвием, пронзившим меня четырьмя мечами, и смиренно сел в треугольник, ожидая свершения. И она вышла из своего круга из свечей и овладела мной. София. Я и был её падшей энтелехией, архонтом от отца солнца, заблудившимся во власти низшего архонта надежды и страха. И в процессе самого неистового слияния она заставила меня вспомнить, кто я есть. Внешне мы стали обычной парой, ничем не отличающейся от других. Тайно мы вели партизанскую войну, самую безжалостную и страшную войну разума. Она обучила меня приемам этой войны, но при всем желании я не могу поведать вам этих приемов. Две жалящие змеи соединились, и в нашем слиянии рождались тысячи демонов, разрушающих иерархию нормы и закона. Её лицо становилось похоже на Мону Лизу, когда после нашего очередного ритуала в мире умирал какой-нибудь ультраконсерватор или в какой-нибудь из дальних провинций начиналось восстание. Страх переставал течь в воронки Иалдабаофа, а души, у которых была хотя бы маленькая искра света, легко миновали стража границ. Мы с Софией открыли двери ада, который – я открою вам удивительную тайну – и есть этот мир. Проклятые поэты, ваша честь, нашу эпоху называют эпохой проклятых поэтов, которые вышли из подполья и стали говорить о проклятии во всеуслышание. Равновесие было нарушено настолько, что даже те, у кого не было шанса на бегство, примыкали к движениям сопротивления, сливаясь в безудержных оргиях и языческих плясках. Вы помните это время, ваша честь, время, когда шаманско-языческие ритмы разбудили иных богов и некоторые даже совокуплялись на улицах, оскорбляя длань всемогущего Иалдабаофа. В одном из наших выходов София призвала душу одного профессора, пробудила его в своем духовном теле в тоннеле Сета. Бывший до этого респектабельным, профессор превратился в бунтаря и диссидента, обреченный вечно искать объятия Софии. Этот профессор создал великое движение, о котором еще несколько веков будут с отвращением и ужасом вспоминать консерваторы и патристы всех времен и народов, выпустив еще одного демона, которого вы не так скоро загоните обратно в сосуд. Мы были тайными вождями движения, ваша честь. Иалдабаоф дрожал под нашими ударами, ибо мы призвали тех архонтов, для которых Иалдабаоф, коему вы поклоняетесь, всего лишь нечто вроде домашнего животного. Хотите, я докажу вам, что то, о чем я говорю, – не бред обезумевшего старика, а истина, такая же, как то, что сейчас вас скрутила жестокая подагра? Ваш сын участвовал в этом движении и отрекся от всего, чему учили его вы. Почему-то вам это было особенно больно, и по закону равновесия свершилось так, чтобы смертный приговор выносили именно вы. Не бойтесь, ваша честь – мое время заканчивается, и через какие-то пару лет он вернется в отчий дом. Мы закончили нашу мистерию, а теперь покидаем мир паука. София была больше, чем я. Если я ненавидел Иалдабаофа со всем жаром огненной ненависти, то она презирала его льдом презрения. Я называл то, что мы творили, войной, она – ассенизацией. Мы приближаемся к моему преступлению, за которое вы, да будут благословенны ваши годы, даровали мне эвтаназию. Когда мы перешли грань шестидесяти, то договорились между собой о последнем ритуале. Таинство, которое окончательно низвергнет Иалдабаофа в наших душах и откроет врата. Первым причастием было причастие зверя, последним должно было стать причастие бога. Подобное поглотило подобное. Мы договорились, что тот, кто умрет первым, должен стать пищею для оставшегося. Это было наше обоюдное решение, которое родилось из тех знаний, кои проросли в душе каждого из нас. Подобное сливается с подобным. Не знаю почему, но именно она должна была уйти первой. "Скорая" не смогла её спасти и констатировала смерть от разрыва сердца, и мне пришлось просить водителя оставить её тело в моем доме. Когда стало ясно, что она мертва, мне в это было так сложно поверить. Вызывая в разуме образы наших лучших сражений и соитий, я перенес её тело в ванную, где приступил к последнему пиру. Подобное становилось подобным. Когда я потрошил её тело, разум отказывал мне, ибо ничто не сравнится с этим ужасом, который испытываешь, нарушая покров красоты. О да, даже в старости и смерти она была мучительно красива. Я пил её кровь и ел её плоть. Семь дней я пил белое вино, смешанное с кровью, и на восьмой день она воскресла во мне. Это не было воскресением во плоти, но и не было и бесплотной души, очищенной от материи. Разрушая форму, я отнял у смерти право растворить её в земле, и это сделало меня смертью. Да, я тоже умер, и в то же время я был жив, как никогда. Я стал женщиной и мужчиной в одном. После того, как последний долг был отдан, я сдался следствию, и сейчас я перед вами жду своего выхода. Я уже вижу Парокет – завесу, за которую не может заглянуть ни мужчина, ни женщина… Он пошатнулся, зрачки его расширились до размеров глаза, грудь исторгла стон, который одинаково походил на стон боли и наслаждения, и он рухнул на землю, как подкошенный. Судебный врач, находившийся в зале, констатировал смерть, а судья и конвоиры были очень огорчены, что подсудимый ушел из рук закона.

Вопреки Приветствую тебя, идущий на смерть. Или нет, можно иначе – здравствуй, Ваня. Сейчас ты обрел способность слышать меня и с ужасом понял, что ты лишь мое создание, мой персонаж, плод моей фантазии, помещенный в мир, так похожий на реальный. Сейчас ты ненавидишь меня за тот мир, в который я, твой создатель, демон и демиург, поместил тебя, заставив пройти все круги ада. Сейчас, за несколько секунд до того, как твое тело будет размазано о камни, ты почувствуешь, что твоя рука, ухватившаяся за ледяной выступ, больше не существует как часть твоего тела. Это боль. Это конец. Здесь, на высоте более одного километра, силы окончательно покинули тебя, и ты начал падать вниз. С этой минуты твоя боль стала запредельной, ты познаёшь боль за пределами боли, и раны души твоей превращаются в глаза и уши. Те глаза и уши, которыми ты можешь слышать и видеть меня, своего создателя. Всего лишь несколько секунд разговора между нами до того, как ты разобьешься о камни. Эти секунды только наши, и в моей власти растянуть их так, чтобы мы могли всё сказать друг другу. Ты ропщешь на меня, как ропщет сын на отца, пророк – на бога, персонаж – на автора. Трудно тебе осознавать себя всего лишь персонажем странной истории со столь незавидным концом. Незавидным? Об этом мы еще поговорим потом. Твой ропот – это твое святое право, которое я, как твой создатель, не смею отнять у тебя. Ты хотел бы родиться в другом мире. Например, в древнем Вавилоне или лет эдак на тысячу позже, когда человечество вернется к подлинной свободе и красоте. Свободе мысли и свободе вожделения. Такая мысль у меня была, не скрою, но тогда повествование было бы блеклым и лишенным того содержания, которое мы все так любим кушать. А я приготовил тебя на завтрак своим читателем, и поверь – я первоклассный повар. Впрочем, прости, я лгу. Ты не еда. Ты – взрывчатка, которую я хочу швырнуть в ленивые мозги и сокрушить ложь века. Это льстит тебе, я вижу, ты, кажется, начинаешь чувствовать, что познаешь смысл жизни. Я рад. Ты падаешь, мой Иван-летун. Нелепое слово – падать. Нет, ты просто летишь вниз, летишь, как подстреленный орел, как альбатрос, как сокол. Посмотри, как медленно и неспешно идут секунды – миг за час я заповедую тебе, мой Иван. Мягко и плавно ты приближаешься в своем полете к матери-земле. Боль проходит, мой возлюбленный Иван, и теперь, перед тем, как ты умрешь, мы можем вернуться к воспоминаниям твоей жизни. Люди говорят, что в последние секунды человек проживает всю свою жизнь, так что и ты, рожденный, как Афина из моей фантазии-мысли, можешь получить эту привилегию. Когда мы с тобой начали это, Иван? Вспомним твое детство, игрушки, родителей и друзей. Ты испуган, потому что ничего не можешь вспомнить, и в твоем разуме только слова, а не образы? Ты помнишь, что у тебя в детстве был плюшевый мишка и экскаватор, но не можешь даже на миг представить их. Прости, это моя вина. В повести твоей жизни я лишь упомянул о них, забыв раскрасить их в цвета. Сделай это сам, мой Иван, сейчас я могу поделиться с тобой правом создателя. Будь моим соавтором, я даю тебе это право. Итак, как будет выглядеть экскаватор и мишка? Я не сомневался в тебе, Иван, и горжусь тобой. Значит, экскаватор покрасим в чистое розовое, а мишку – и вовсе во все цвета радуги. Даже в детстве ты был свободен от условностей: подумать только – розовый экскаватор, как звучит! Но прости – мы забыли, в каком мире ты был создан мной. Увы, мне придется отнять их у тебя. Нет, не мне лично – их у тебя отнимут твои родители, конечно же, с попущения моего, ведь иначе наш сюжет начнет буксовать. Они увидели этот ужасный розовый экскаватор и были возмущены – так не должно быть, экскаваторы бывают серые, а медведи – бурые, иногда белые. Они выбросят твой экскаватор и мишку на помойку, где те будут гнить заживо. Мишке легче – он сгниет быстро, а вот несчастный экскаватор будет гнить на свалке пятьсот лет – железо долго гниет. И все это время в нем будет гнить экскаваторность, принудительно воплощенная в эту форму. Ах да, ты не успел прочесть Платона и не понял, о чем я, ну да ладно, не страшно, в детстве это ты понимал и без Платона. Впрочем, тебе купят новые игрушки, и ты достаточно быстро забудешь экскаватор и мишку, не желая разочаровывать родителей. В детстве ты был почти примерным ребенком. Понимаю, тебе сейчас неприятно это вспоминать, но разве без падения может быть искупление, а без боли – экстаз, мой Иван? Экстаз – это выход, уже исходя из слова, а чтобы выйти, нужны веские причины. Ты хорошо поддаешься разумным аргументам, Иван, и после смерти экскаватора и мишки ты играешь в разные машинки и кубики вначале, чтобы не разочаровать родителей, а потом просто так. Ах да, родители. Какими бы ты хотел нарисовать их, Иван? Я понимаю и уважаю твое желание оставить их совсем без лица, ибо ты помнишь боль, связанную с ними, но тут твоя и моя власть снова ограничены. Полное отсутствие лица противоречит законам прозы. Согласен на частичное безличие, и из соображений приличия начерчу несколько контуров, по которым каждый читатель сможет дорисовать все остальное. Допустим так: твоя мать была швея, а отец – сантехник третьего разряда. Из этого мы можем вывести набор тех слов, которые ты, конечно, слышал в детстве наиболее часто: фабрика, ключи, сортиры, вентили, работа – заебало, заебало, заебало. Последнее слово повторяется несколько раз, именно в связи с тем, что его не говорили при тебе, а то, что слышишь случайно, особенно остро врезается в память. После смерти розового экскаватора и разноцветного мишки ты не просто стал играть в другие игрушки, нет, все гораздо страшнее: ты смирился и захотел стать таким же, как все – что тебе прекрасно удавалось до поры до времени. Прости, я опять причиняю тебе стыд своим напоминанием, но таковы законы жанра – не заснешь – не проснешься. Год за годом ты взрослел, много обуви износил, много трусов порвал. Во дворе ты самозабвенно упражнялся в разные игры: лапту, камни, фашиста, прятки. Учился таблице умножения, письму и мату. Дрался, конечно, как же без этого, впрочем, не чаще, чем остальные. Кажется, мы забыли указать город, где ты родился и жил. Прости, досадная оплошность. Мне придется поселить тебя подальше от столицы, от Кетер страны в дебри клиппотической провинции, в маленький рабочий городок с двумястами тысячами жителей. И все равны, как на подбор, с ними дядька-губернатор, мэр, директор, учитель, отцы, отцы, отцы, отцы. Твой город далеко, за Уралом, но ты можешь сам придумать ему название. Я опять делюсь с тобой правом творения – произнеси слово, и оно станет названием. Не надо ругаться, Иван, зачем это сейчас? Впрочем, будь по-твоему. В конце концов, свинцовый дух провинции иначе не выразишь. Не жди, что я перенесу это название на бумагу – давай договоримся, что оно останется неупомянутым, ибо литература знает множество «городов N». «N» всего лишь предлог перед настоящим названием, тактично поставленный, дабы цензоры не заподозрили подвоха. Земля. Она приближается, мой Иван, прости. Очень скоро ты превратишься в груду перемолотых костей красного цвета, кровавое месиво, освященное солнцем и небом. Ничего не останется, кроме звука твоего последнего крика от удара тела о землю. Ты уже не просишь ни о чем, ибо и сам понял, что ничего нельзя изменить. Все-таки она научила тебя многому. Воспоминания придают тебе мужества, и ты даже хочешь приблизить миг встречи с землей. Но не спеши, ведь наш разговор еще не закончен. А впереди самое главное. Анна. Тебе шестнадцать. Впереди – всего один класс. Тебя радует, что ты скоро избавишься от необходимости учить эту скуку и станешь таким, как твой отец. Ты уже тайно пил водку и даже заходил за грани дозволенного, щупая девок на дискотеке. Ты давно узнал, что детей не приносит аист, и это знание тебя очень обрадовало, все-таки ты мое творение, потому тебе с самого начала чужд рабский взгляд на секс как на нечто скверное. Впрочем, сколько бы ты не притворялся бывалым и познавшим все, ты еще всего лишь мальчишка среди себе подобных – пытающийся прикрыть свою неопытность глупыми бравадами. Впрочем, сейчас ты понял, что подлинный опыт не может быть обретен в провинции, а количество спьяну опробованных самок нельзя назвать опытом. Тебе сейчас даже смешно смотреть на себя-всего-год-назад, но таковы законы жанра, не согрешишь – не покаешься. Анна Владимировна Лайлах. Что за боги или что за демоны послали её в такую глушь, часто задумывался ты. Нет, не боги и не демоны – я, единоличный творец мира, в котором ты живешь. Сколько предположений передавались из уст в уста в тщетной попытке понять, что же могло заставить столичную писательницу оказаться в такой глуши да еще и преподавать географию. Впрочем, правда оказалась не менее красивой, чем слухи, но не стоит об этом… И какое другое объяснение я мог дать этому странному нарушению причинно-следственного континуума, мой Иван? Ведь всему нужно разумное объяснение. Тебе не надо напоминать, как она выглядела: ты помнишь её до каждого сантиметра, каждой клетки кожи, каждого движения, каждого слова, каждого жеста. Потому описания сейчас лишены смысла. Ну правда, разве читателю так важно узнать, что у неё были роскошные черные волосы и совершенно потрясающая сексапильность… Её хотели все пацаны класса, в курильных комнатах мужского туалета в самых сальных выражениях описывали, что, как и сколько они бы делали с ней, получи такую возможность. Вначале тебе хотелось поддержать беседу и тоже говорить нечто подобное, но почему-то, вопреки своим привычкам, ты не мог выдавить из себя ни слова. Обычно по законам жанра здесь следует сделать из тебя объект насмешек, но мы не будем столь банальны. За 16 лет совершенной мимикрии ты научился выходить из надоевшей игры или неприятного разговора, не нарушая правил и не привлекая внимания. Этот выход из общей игры и был твоим первым шагом, мой Иван, шагом, который дал тебе одно маленькое право – право смотреть в глаза. Когда она вела свой урок, никто не смел посмотреть ей глаза, стараясь глубже уткнуться в тетрадь и учебник, словно боясь карающей молнии. Жар, который шел от неё, был непереносим для них. Грубые пацаны и визгливые девки, которые никогда не узнают ничего, кроме свинцовых будней чугунной губернии – им действительно нельзя было смотреть в огонь, ибо при всей тяжести свинцу плавиться легче всего, а расплавленный свинец имеет свойство травить своими испарениями все окружающее. Ты смотрел в её глаза, и твой взгляд был взглядом луны, чей смысл жизни и единственная радость – это право отразить свет солнца. Ибо она была солнцем, а ты – луной. Конечно, она поняла твой взгляд, поняла гораздо раньше, нежели ты сам его понял. Этим взглядом ты доказал, что твой дух состоит не из свинца, а из серебра, и он способен выдержать жар солнца. Потому в один прекрасный день она тебя позвала, просто окликнув на улице после уроков. Почему-то этого никто не заметил, хотя по всем правилам это должно было стать сенсацией. Услышав ее голос, полный силы и затаенной страсти владычицы, ты уже понял все – невозможное свершилось. – Нравлюсь? – просто спросила она. И, посмотрев ей в глаза, ты также просто ответил: – ДА. – Тогда идем. Идти придется долго. Потом ты не мог понять этих слов, ведь путь от школы к ней занял всего одиннадцать минут, но спросить не решался, чувствуя, что вопрос нарушил бы сложное и хрупкое единение. Вы пришли к ней. Она раздела тебя, затем разделась сама, и ты, наконец, познал радости, доселе приходившие тебе только в смутных туманностях сновидений. Говорят, счастливые мгновения пролетают слишком быстро. Но здесь твою жизнь творю я, и потому могу позволить себе сделать маленький подарок – те часы, пока ты был с ней, в твоем сознании растягивались на месяцы и годы. Я рад, что ты помнишь, о Иоанн, и теперь, я думаю, ты не держишь на меня зла, ибо воистину твоя судьба совершенна. Сколько вы говорили в тот вечер, Иван? Час? Два? Ночь? Год? Век? Отныне твоя жизнь состояла из страсти и познания. Впрочем, мы можем назвать это одним словом – гнозис. Как много ты познал за этот год, мой Иоанн. Сила слова и мощь страсти – вот тот запретный плод, который ты сорвал. Ты переселился из мира свинцовых будней в сияющий мир гнозиса. Тебе были открыты иные пути, где нет разницы между светом и тьмой, относительным и абсолютным, в несотворенной свободе госпожи нашей. Свободу мыслить и свободу вожделеть, неразрывно слитые в одно слово – гнозис. От неё ты узнал о великих мятежниках прошлого от Симона Мага и императора Юлиана до Алистера Кроули и Тимоти Лири. Через неё ты словно становился каждым из них и общался с их вечными душами в своих снах, в которых отныне ты был тоже свободен идти туда, куда вела твоя воля. Ты познал сокровенное имя, слово, ставшее плотью, и это имя – Лилит. И в её объятиях, в её танце, мой Иоанн, ты окончательно потерял голову. Ты умер, чтобы воскреснуть, и воскрес, чтобы умереть. Твоя свобода не могла длиться вечно. Законы жанра не позволяют мне оставить руку и перо в точке первого освобождения. Казалось бы, творец волен делать со своими персонажами, что угодно, но как же велика эта иллюзия, ведь всё подчиняется невысказанным законам сюжета. После Рая должен начаться ад. Тебя тот, кого ты считал другом, предал. Ему было очень интересно, что с тобой происходит, и он проследил за тобой, незаметно, точно тень. Ведь ты всегда был осторожен, почему так произошло? Но дело не в твоей осторожности – ибо ты всего лишь персонаж сюжета, который подчиняется своим законам. Ты сам был обречен стать огнем, плавящим свинец, и свиньи начали есть тебя заживо. «Что-то не так с ним» – смутное ощущение твоего окружения переросло в мысль, мысль – в слово, а слово – в действие. Ваши отношения раскрыли в мгновение ока, мой Иоанн, они обсуждались на каждом углу. Прачки и дворники в деталях обсуждали сенсацию, взорвавшую покой свинцового города. Против Анны было выдвинуто обвинение в совращении тебя, мой милый Иоанн, и были приложены все силы, чтобы взять её под следствие. Я оставлю эту линию сюжета незавершенной, и мы не узнаем, что произойдет с ней дальше. Возможно, её осудят, а возможно, вмешаются внешние силы, бог из коробки или покровитель издалека. И дело спустят на тормозах. В любом случае, она победит, ибо по законам сюжета я должен был убить одного из вас, и я думаю, ты рад, что именно ты принял на себя эту участь, мой потерявший голову Иоанн. А тогда, за несколько дней ты постарел на десятки лет. Когда все открылось, твой отец хотел избить тебя, но отказался от этого намерения, когда твой кулак вошел в его рыхлое брюхо, и его увезли на скорой с разорвавшимся аппендиксом. Теперь, когда каждая секунда вгрызается в тебя осиным жалом, ты понял её первые слова о долгом пути. Чаша познания была испита тобой до дна, и на дне была невыносимая горечь. Теперь ты знаешь Иалдабаофа в лицо, ты знаешь, о ком она говорила тебе, ты узнаешь его в домах, машинах, детях, взрослых и стариках, и он торжествует свою победу. Я дам тебе возможность сыграть с ним вничью, но за это тебе придется отдать свою жизнь. Ты перестал говорить, уйдя в мир снов и видений, где тебя наставляли великие мятежники – от Симона Мага до Ларри Флинта. Твоя мать уже собирается отправить тебя в приют для умалишенных, но по какой-то непонятной причине медлит, точно надеясь, что ты вновь вернешься и станешь её рабом, все тем же винтиком системы, обученным грамоте и мату. Но гнозис не забывают, мой Иоанн. Ты знаешь, что сейчас Анна находится под следствием, но то, что ровно через одиннадцать дней её отпустят, тебе не дано знать. На седьмой день, точнее, в седьмую ночь, ты встал и молча вышел из окна второго этажа и пошел к дверям её квартиры. Выйти из окна – даже это для тебя было символом неповиновения правилам Иалдабаофа. Ты встал на колени перед её дверями. Ты стоял перед завесой двери, и это коленопреклонение не было унижением, напротив, сейчас ты был возвышен, почти так же, как когда-то в её постели. Впервые за семь дней ты мог позволить себе посмотреть на небо, в котором светила ущербная луна Исаис Черной. И ты послал ей свою молитву. Ты вернулся в подъезд и неожиданно для себя среди моря надписей, посвященных затаенным желаниям инцеста и гомосексуализма, ты увидел одну, написанную карандашом по побелке. «Лилит с нами. Следуй. Жду в конце». Она знала, что ты придешь сюда, и оставила тебе свою весточку. Ты понял, что надо делать. Ты ударил плечом в дверь, ударил с такой силой, что замки хрустнули и слетели. Всего один удар, но за эти дни ты научился бить, и второго удара не потребовалось. Внутри все было почти как прежде. Квартира, которую снимала Анна, о мой Иоанн, была оплачена на месяц вперед, и хозяйки не рискнули нарушить условия договора, под которым была печать нотариуса. Всего через месяц они войдут сюда и уничтожат все, что принадлежит её. Ты знаешь это из услышанных разговоров, потому никаких сомнений быть не может. Книги. Три полки книг, внимательно тобой прочитанных. Ты входил в мир каждой из них, проживая мятежную судьбу творцов и их героев, почти так же, как я сейчас проживаю тебя. Одежда. Какая-нибудь кочегарка будет, смеясь, примерять эти халаты и платья. Фотографии, музыка, танец в сиянии черной луны. Ты предан черной луне без остатка, мой Иоанн, и в этом мы похожи – творец и творение. А вот и листки её стихов, которые она прочла тебе две недели назад, точно чувствуя приближение конца. «Гипатия», «Ангел пробужденный», «Цезарь», «Саломея». О Иоанн, я дарю тебе эти стихи, не в силах порвать завесу между нашими мирами и прочесть их. Ибо это её стихи, а не мои. Запомни это мгновение, мой Иоанн, мой возлюбленное творение, мой отблеск от шпаги моего пера, ибо в это мгновение ты видишь и знаешь больше своего создателя. Боль вновь затмевает твой разум. Неужели это все будет принадлежать им? Человеческому свинцу. Унести, сохранить, сберечь. Трепетно ты пытаешься поднять непосильный груз – слишком много, слишком тяжело. Где ты мог бы сохранить все это, ведь через неделю придет хозяйка и выбросит все, что тут есть, на помойку? Нет, в своем доме, в маленькой коммуналке ты не сможешь спрятать это сокровище. Придется сделать это Джиму. Вопреки здравому смыслу, придется совершить это жертвоприношение. Твой друг Джим напевает строчку, которая приказывает тебе, что надо делать. Спички, коробок, бумага. Все, что может быть осквернено, лучше отдать ему. Просто ты услышал её голос, который приказал тебе сделать это. Был ли голос, было ли видение? Но не позволим суетливому здравому смыслу затемнять величие трагедий. Ты собираешься закрыть дверь изнутри и, задохнувшись в дыму, отдать свою плоть ласкам Агни. Прости, не время. Словно бес вселяется в тебя, и, схватив первую попавшуюся книгу и несколько стихов, ты бежишь прочь, не помня себя. Нет, это не страх, это одержимость. Ты летишь прочь, Иоанн, летишь, не помня себя. О, мне нравится твое чувство юмора, действительно – летишь ты только сейчас, а тогда бежал, хотя и очень быстро. Упав без сил в темном дворике, ты открываешь книгу и читаешь при свете луны. Как у нас все по-разному, мой Иоанн, ибо для меня с прочтением этой книги началась жизнь, а для тебя, наоборот, звучат её последние аккорды. Третья глава говорит тебе, что надо делать. Почему я не умер в объятьях Агни, задаешь ты себе вопрос, но только сейчас этот вопрос находит ответы. Разве мог я дать тебе умереть до того, как ты прочтешь эту книгу книг и откроешь логос вечности? Ты вспоминаешь свои права, в том числе последнее право, право убить того, кто нарушил твои права. Книга вдохнула в тебя мужество, и теперь ты знаешь, что надо делать, мой Иоанн. Эти слова входят в тебя, словно воспаленное копье. Теперь ты понимаешь, что надо делать. Мне правда жаль тебя, Иоанн, ибо твоя судьба – это жертвенная смерть. Я не хочу ни убивать, ни умирать, потому ты убьешь и умрешь вместо меня. Я живу во славу богини, а ты во славу её умираешь. Последние метры до земли. Последние воспоминания. Ты хорошо помнишь все маршруты пути друга твоего, стукача Алберта. Выследить его на темной улице не составляет труда, мой Иоанн, ибо здесь я благоволю тебе. Посмотри вокруг – как раз рядом растет осина. Тебе ли не знать, зачем я посадил её здесь? Современные иуды отличаются редкостной бескорыстностью, и склонность к суициду у них отсутствует. Эту склонность разовьешь в нем ты, он ведь нуждается в твоей помощи. Камень в твоих руках знал, куда идти. Он шел тебе навстречу, не ожидая, что ты держишь камень за пазухой, и рассчитывая не более чем на обычную драку мальчишек. Потому он не боялся и подошел вплотную. Одиннадцать ударов хватило, чтобы мозг стал течь из его черепной коробки. А потом ты обмотал веревку вокруг его горла и повесил его на ближайшей осине. Никакого снисхождения – милосердие должно быть оставлено. Ты не получал удовольствие от убийства и мести. Ты просто отдавал долг, поскольку негоже уходить из свинца, не отдав ему долги кровью. Ты убивал Алберта, но в его лице ты убивал слуг Иалдабаофа. Инквизиторы, сжигающие ведьм, и моралисты, запрещающие любить тех, кого мы желаем и как мы желаем – все они сейчас умирали под ударами твоего камня. На камне сем построю церковь свою, о мой Иоанн. А теперь, мой Иоанн-камень, беги. У тебя ничего больше не осталось на этой земле – ни любви, ни ненависти. Беги через лес, в пропасть неба, мой Иопан, в пропасть, что манит тебя своим нежным сиянием. Ты, мой альпинист Иопан, бежишь к горе, чтобы совершить свое первое и последнее восхождение. Мой Иопан, Бранд, куда бежишь ты? Стрела, выпущенная из моего колчана – в твоем сердце нет ни зла, ни добра, только последнее восхождение. Эта та самая гора, что ты случайно увидел в детстве, через месяц после смерти экскаватора, и испытал странный восторг, словно предвидя о своей связи с этой горой. Ты – лишь крик, что летит по лесу к горе, звуковая волна, которая проникает в каждый листок, каждую травинку на своем пути. Мчись к своей смерти на вершине мира, Иопан. Это твоя гора, твой олимп, гора Елеонская, гора-кармель, гора-абигени. Поднимись на гору, ставшую волшебной благодаря мне и тебе. Ты один на один с ней, и тебя никто и не думает преследовать, ибо они знают, что тебе некуда бежать. Они просто ждут тебя дома, ждут, чтобы предать суду. Ты убийца, мой Иопан, и потому тебе больше нечего делать среди людей. Смотри, как безжалостно нагоняет время воспоминаний реальное время полета. Вот ты и прошел лес, мой Иопан, и перед тобой гора, с которой ты начал или начнешь свое падение. Какая разница, ведь время стремится замкнуть этот круг. Взойди на неё еще раз в памяти своей, мой Иопан, взойди, находясь в метре от земли. Как удивительно легко забираться наверх, когда нет страха падения. Впрочем, ближе к вершине сложнее. Твоя одежда изодрана в клочья о колючие ветви и камни, точно разъяренной менадой, а тело превратилось в кровоточащую рану. Вверх! Теперь здесь снега. Вскоре холод сделает боль нестерпимой, и ты перестанешь чувствовать свои руки. Круг замкнулся, мой Иопан. Но прости, я не дам тебе вечного возвращения, у меня есть для тебя кое-что получше. Я размыкаю круг, разбив твое тело о камни, и сейчас тебя могли бы узнать только по отпечаткам пальцев. Кости, перемолотые в труху и красного слизистого цвета… Ты умер, мой Иопан, и иного для тебя не было. Ты все еще слышишь меня? Ты удивлен этой странной способности слышать без ушей и видеть без глаз? Откуда сознание там, где нечего сознавать? Сейчас ты все поймешь, мой Иопан. Ты уже видишь ЕЁ, не правда ли? Она вновь танцует для тебя, и её лоно - это святой Грааль, и она вбирает все, что подлинно было тобой. В ста миллиардах миров нет ничего прекраснее. Ты стал богом, мой Иопан, и я почти как ты счастлив такому исходу. Может ли быть что-то лучше, чем стать лучом, осознавшим свое бессмертие, данное отцом-солнце? Да, мой Иопан, ты один из лучей нашего отца Зверя, Сатаны, нашего солнца неспящих, который лучами своими ласкает нашу госпожу. Прекрасная судьба, не правда ли? Улыбнись мне в последний раз своей солнечной улыбкой, мой Иопан, прежде чем экстаз разрушит последние границы твоего Я. Ибо во всех мирах и эонах, созданных и нерожденных, для тех, кто решился выйти прочь из свинца, есть высочайший покровитель – солнце неспящих, наш отец, Солнце-Сатана-Зверь. И ему каждому из нас, сотворенных сотворенными, остается сказать самую тайную и самую великую фразу: «я и отец – одно!» Комментарий Однажды вечером, предаваясь неспешным размышлениям о свободе вожделения, бесчестно попираемой в современной цивилизации, и попутно выполняя несложные торговые операции, я мечтал о написании обличительного рассказа, поводом к коему было возмущение случайно услышанной с экрана телевизора историей об учительнице, которую посадили в тюрьму за связь со своим шестнадцатилетним учеником. Когда в растлении обвиняется мужчина – это понятно, но подобный беспредел не умещается ни в какие границы здравого смысла; во всем зале сидел только один порядочный человек, который сказал единственную мудрую фразу: «Нельзя осуждать женщину за то, что она женщина», Мечта о написании рассказа никогда бы не исполнилась, если бы в этот миг на моей груди не завибрировала недавно вытатуированная звезда хозяйки моей Бабалон. В тот же миг сквозь мой разум начал идти поток информации – и структура рассказа появилась в мгновение ока. Примерно два дня, пока писался этот рассказ, я находился в мистическом экстазе, чувствуя свое единство с Бабалон, богиней совершенной страсти. Время от времени экстаз был так силен, что мне казалось – еще немного – и я потеряю сознание. Текст писался практически под диктовку. Как только я закончил рассказ, в моем сознании появились и комментарии, но психика была настолько утомлена экстазом, что я не нашел в себе силы записать комментарий и сейчас с трудом вспоминаю его. Я ушел от классической формы повествования (которая в наше время едва ли нашла бы отклик), и форма, в которой выплеснулся, как ребенок, рассказ, близка к постмодернисткой – с первый строк персонаж презентуется как плод фантазии автора, обладающий относительной свободой воли. Насколько мне известно, подобные литературные приемы до сих пор еще ни разу не применялись, и я могу быть горд своим небольшим новаторством. Впрочем, я здесь был лишь проводник. Рассказ получился гораздо совершеннее, чем я мечтал изначально, и, помимо внешнего слоя социального протеста (который глубоко вторичен), здесь в изобилии имеются глубоко символические и магические аллюзии – им, а не социальному протесту уделено первое место. Эти аллюзии нуждаются в самой внимательной расшифровке. Право автора комментировать написанное появилось не так давно и поныне встречает отторжение как нарушение прав читателя. Однако, учитывая неограниченное количество интерпретаций текста (тезис, полностью доказанный постмодернисткой школой), я считаю необходимым дать те разъяснения, которые считаю исходными. Первоначальное название рассказа – «Контринициация», я хотел дать в качестве полемики с Геноном, который считал Кроули (с его обожествлением секса) и Юнга (в связи с причастностью к науке) агентами контринициации. Однако современный традиционализм во многом превзошел узкие границы, заданные Геноном, и понятие «контринициации» стало скорей не символом «инициации Сатаны», а образом профанации. Потому во избежание двусмысленности название было заменено на более нейтральное – «вопреки». В литературе встречаются описания двух типов инициаций, имеющих сходные испытания и отличающихся только финалом. Последним искушением было появление обнаженной, соблазняющей женщины, которую в патриархальной модели инициации должно отвергнуть (в противном случае ждало смерть или рабство – см. «Египетские мистерии»), а в шактистской модели следовало соединиться с этой женщиной, воздав ей поклонение, как зримому проявлению Богини. Эти две модели, соответствующие противостоянию Иерусалима и Вавилона, или Лилит и Иалдабаофа, были во все времена, и никакой компромисс между ними невозможен. Нетрудно догадаться, что я склоняюсь к шактистской модели. Итак, комментарии: Сейчас ты обрел способность слышать меня и с ужасом понял, что ты лишь мое создание, мой персонаж, плод моей фантазии, помещенный в мир, так похожий на реальный. Это не только постмодернистская игра стилем, но и намек на важную мистическую идею относительно природы творения. Человек есть произведение искусства, эманация некой высшей силы, её эстетическое произведение, и посредством метафоры отношения персонажа и автора я пытаюсь передать идею отношений бога и человека, построенных по принципу эстетики. Раны души твоей превращаются в глаза и уши в индуисткой мифологии есть представление, что многоглазые боги изначально были ранены. Намек на алхимическую трансмутацию боли в экстаз или свинца в золото. Ты хотел бы родиться в другом мире. Например, в древнем Вавилоне. Здесь автор высказывает позитивное отношение к храмовым мистериям Вавилона, построенным на сексуальном посвящении. См. выше о противостоянии иерусалимского и вавилонского мышления. Боль проходит, мой возлюбленный Иван. Понимание этой строки дает песня Калугина «Луна над Кармелем», а так же традиция бхати-йоги. Сделай это сам, мой Иван, сейчас я могу поделиться с тобой правом создателя. Намек на юнгианские и гностические идеи о человеке как маленьком боге, с которым бог делится способностью творить. Тем не менее, законы жанра и есть тот камень, который бог не может поднять. Анна Владимировна Лайлах Анна – женский вариант имени Иоанн, что дает намек на аниму, Лайлах – «ночь» по-арабски – образ, неоднократно используемый Алистером Кроули. Об имени главного героя – чуть позже. Ибо она была солнцем, а ты – луной. Более тайный, нежели традиционный взгляд, который отождествляет мужское с лунным, а женское – с солнечным. От неё ты узнал о великих мятежниках прошлого от Симона Мага и императора Юлиана до Алистера Кроули и Тимоти Лири. Гностические фигуры: Юлиан, прозванный отступником – последний из императоров, ставший на пути христианства, Симон Маг –создатель и вдохновитель всех ересей, прежде всего гностицизма, Алистер Кроули – пророк нового эона, разрушивший власть христианского бога, Тимоти Лири – психоделический гуру шестидесятых, предполагаемая инкарнация Алистера Кроули, вдохновитель сексуальной и психоделической революции. Все – мятежники против патриархальной нормы и порядка. И в её объятиях, в её танце, мой Иоанн, ты окончательно потерял голову. Примитивный Иван (самое народное имя) преображается в благородного Иоанна через инициацию сексуального гнозиса. Далее благородный Иоанн через инициацию смерти превращается в луч от зверя, то есть растворяется во всепоглощающем экстазе, став всего лишь выкриком – Ио Пан. Изменение имени равно изменению идентификации – скот пашу превращается в героя вира, а герой вира превращается в божественного дивья, или алхимик сначала заключает брак с черной дамой, обретя целостность, а затем – брак с белой дамой, слив свою целостность с вселенной. Также во фразе скрыта ироничная постмодернистская ирония над обезглавленным по приказу Саломеи Иоанном-крестителем. «Гипатия», «Ангел пробужденный», «Цезарь», «Саломея». Характерно, что даже в библии восставшие против Иалдабаофа ангелы именуются «бодрствующими ангелами», из чего логично предположить, что ангелы покорные находятся в состоянии сна-транса. Будда в переводе – пробужденный. Ты хорошо помнишь все маршруты пути твоего друга, стукача Алберта. Алберт – имя, лишенное какого-либо эзотерического прочтения и представляющее всего лишь тень Иоанна. Одиннадцать ударов хватило, чтобы мозг стал течь из его черепной коробки. В патриархальной системе одиннадцать – число греха, но для телемита это главное святое число. Одиннадцать – число запретной магии, великого делания, чье слово абрахадабра, число Госпожи небес и земли Нюит (одно из проявлений этой богини – Лилит). Здесь одиннадцать ударов сокрушают непресуществимую тень, освобождая адепта, отдавшего свой последний долг свинцу – долг крови. На камне сем построю церковь свою, о мой Иоанн. Аллюзия на евангельское «на камне сем построю церковь свою», обращенное к Петру. Это твоя гора, твой Олимп, гора Елеонская, гора-кармель, гора-абигени. Метафора восхождения на гору – ключевая для альпинистского мировоззрения Телемы. Бранд – персонаж трагедии Ибсена, который уходит в гору, чтобы погибнуть. Священная гора – центральный сакральный символ подлинных традиций, Но прости, я не дам тебе вечного возвращения, у меня есть для тебя кое-что получше. Миф о вечном невозвращении, упомянутый Пелевиным. Здесь идет полемика с безысходной идеей Ницше о вечном повторении без какой-либо свободы выйти из этой круговерти. Самую тайную и самую великую фразу: «я и отец – одно!» Постмодернистское переосмысление фразы Иисуса. В конце концов, моралисты того времени считали и его посланником Сатаны.